Днём я делал замеры метрах в трёхстах от Провала. Ближе подходить не хотелось. Но даже и тут стрелки приборов резко скакнули, достигнув чуть ли не середины шкалы. Ещё через двести метров начиналась зона, оцепленная рядами колючей проволоки с устрашающими предупреждениями. Впрочем, проникать в эту зону не было охоты ни у кого. Даже те, кому приходилось бывать здесь по службе, старались быстрей покинуть опасное место. История с пропавшим грузовиком отбила охоту у самых смелых и любопытных. В шахте остались только приборы, ломавшиеся без конца. Чинили их поспешно, наскоками. Природа угрозы, исходившей из недр Провала, оставалась неясной. Каждый год его засыпали песком с вертолётов, заливали бетоном. Но бетон оседал, в нём проявлялись трещины и огромные дыры, в одну из них и канула оставленная на время машина.
Я заметил: чем ближе к Провалу, тем явственней в грудах сора проступал определённый порядок. Наподобие стрелок компаса все эти обломки, прутья, остатки конструкций укладывались по радиусам, идущим к центру Провала. Касательно металла это казалось более-менее понятным, но в том же направлении вытягивались и кирпичи, брёвна, даже куски пластмассы. И уж совсем странными представали деревья, вытянутые кронами в сторону Провала.
Мне почудилось, что и мысли мои потянулись туда же. Это, впрочем, не удивляло. В конце концов, именно в Провал канул Барский сад, а вместе с ним загадочная часть моей жизни.
— Егорыч, а помнишь, как они увидели «Корабль дураков»?
Егорыч, конечно, помнил.
В тот день мы «гостили» под лестницей у Егорыча. Этому человеку я доверился сразу. Я не делал удивлённо-строгого вида, когда вслед за мной в каморке появлялась Леста и, мгновенно вспыхнув по обыкновению, произносила тихонько: «Можно?» Егорыч сразу вошёл с нами в тайный сговор и обнаруживал его лишь иногда, бросая в нашу сторону живые острые взгляды. В тот день он завершал свою версию знаменитой картины Босха. В тот же день директору школы и завучу пришла в голову мысль, с которой они и явились под лестницу.
Леста испуганно вскочила. Заведующий учебной частью, он же Наполеон, он же Рагулькин Иван Иванович, посмотрел на неё строго:
— А ты что здесь делаешь, Арсеньева?
Затем не менее строго он взглянул на меня.
— Арсеньева любит живопись, — объяснил я спокойно.
— Пусть ходит в кружок по рисованию, — твёрдо сказал Наполеон.
— Извините, — прошептала Леста и выскользнула за дверь.
Директор задумчиво воззрился на «Корабль дураков», медленно излагая при этом дело.
