— Да глупость всё это! Какие альбомы, какие художники. Ты не тяни, не затягивай только. Упустишь момент, и крышка. Говорю тебе, это женщина ничего. Тут на неё покушались. А один так просто сбежал. Любовь без ответа. Кстати говоря, твой предшественник, литератор.
— Гладышев?
— Тоже момент упустил. Ходил всё, канючил. Ну и надоел со своей любовью.
— Так он ведь женат.
— Ты меня поражаешь. Какое это имеет значение? Ты ещё не женился? И молодец. А я, например, развёлся. Эх, меня бы на улицу Кирова! Увы, имею жилплощадь. Так что давай, не тяни.
Я ответил, что не имею на Веру Петровну видов подобного рода. Котик оживился.
— Тогда помоги, старина. Не знаю, как к ней подкатиться. В гости ходить неудобно, и не зовут. А время не терпит. Скоро мужа освободят, недолго осталось. Я вот что, в гости к тебе зайду, а там разберёмся.
Котик начал мне порядочно надоедать.
— Зоечка!
Продавщица сунула голову в дверь. Оттуда пахнуло дымом и гомоном многолюдной толпы.
— Нам бы шампанского, а?
— Шампанского? Ну уж гуляете, Константин Витальич. — Она исчезла.
Котик вылил в себя остатки пива.
— Мы же аристократы, а, старина? Иной раз нужно и показать. Я как скажу шампанского, она просто млеет. Для меня тут всегда наготове. Хлопнем сейчас по бокалу! Жалко, не день рожденья…
— Как у кого, — сказал я внезапно. — У меня как раз день рожденья…
Сначала он не поверил, но тут же пришёл в восторг. И у меня действительно был день рожденья. Котик хлопал себя по лбу и радостно восклицал:
— А я-то думаю, дай приглашу! Хлопнем со стариком по бокалу! Что ж ты скрывал? И профком прозевал. У нас вообще-то всегда поздравляют, хлопают по бокалу. Новенький ты ещё, не знали.
Ещё через полчаса захмелевший Котик вещал:
— Ты видел, какая у меня интуиция? Я сразу понял, что у тебя день рожденья. Дай, думаю, хлопнем. Слушай, пойдём к тебе на квартиру. Пару шампанского, Верочку угостим. Всё-таки день рожденья. Да она будет рада! Ты просто ещё не понял, как нужно на обаянье…
Ночью я долго не мог заснуть. Двадцать три года. Всё-таки возраст. Что-то ждёт меня впереди? До института я жил в хрустальной оранжерее. Родители, идеалы, чудесные книги, друзья. В институте оранжерея начала разваливаться. Исчезнувший невесть куда любимый профессор, зловещие чёрные заголовки газет, похороны Вождя со страшными сценами, когда я чудом уцелел, едва не задавленный в Козицком переулке…
Уже в уходящем сознании мелькнуло ясно чистое лицо, и в сердце кольнула блаженная игла.
