— Джиа открыла бутылку коньяка из коллекции Бонапарта, и если мы не пошевелимся, то успеем только пробку облизать. Она такая.
Странные ребята… Только этим вечером все мы были странными, пьяными и свободными. Выдержанный коньяк легко пился, но так же легко манипулировал ЦНС по своему усмотрению, музыка была густой и обволакивающей, а разговоры — поверхностными и ненавязчивыми. Мне было почти хорошо — если бы я признался себе в этом, то пришлось бы уйти, принципиально. Потому я не признавался. Я вообще об этом не думал.
А потом Джиа захотела со мной танцевать.
Калеб лежал на диване и наблюдал за нами, допивая остатки императорского напитка. Поскольку пепельница не растягивалась, последний окурок венчал хрупкое сооружение и угрожал упасть на вылизанную стеклянную поверхность стола.
— Это третья пачка, — сказал я.
— Ты считаешь?
— Посигаретно. Минздрав в последний раз предупреждает.
— Только не меня. — Он потянулся. — Я ведь не умру от рака.
— Да, я забыл… Это что, была цитата, или мне показалось?
— Энн Райс гениальна. — Новая пачка уже была распечатана, и в потолок устремилось очередное ядовитое облачко. — Ее не убили в свое время за длинный язык только из уважения к ее гениальности.
Джиа бросила на него укоризненный взгляд.
— Ты думаешь только о себе.
— А Уильям не против, правда, Уильям?
— Правда, Калеб. Я в пассивных курильщиках с детства, так что поздновато меня спасать.
Комнату давно затянул тончайший сизый туман, Шаде восхищалась неземной красотой Иезавели, но Джиа была прекраснее во сто крат царевны Сидонской, и вряд ли найдется песня, достойная создания в моих руках. Я смотрел на нее и представлял, каким человеком она была — нервной дамой в платье с обручами и выбеленным лицом или загорелой крестьянкой, собирающей в поле цветы? Была помолвлена с кем-то королевских кровей, блистала среди аристократии на балах… или для них же за красными портьерами? В любом случае, я уверен, она блистала. Она была такой невесомой, будто каждое движение зависело только от меня — партнерша мечты.
— Вы надо мной смеялись? — спросил я ни с того ни с сего в середине танца.
— Насчет чего?
— Насчет раффлезии Арнольди хотя бы?
— Ну немножко. В тебе было столько агрессии — просто нужно было дать ей выход.
— А насчет Индианы Джонса? Я три раза перематывал этот момент, но так ничего и не понял.
Танец, как и ее улыбка, вдруг начал постепенно сходить на нет, и стало очевидно, что вел тут совсем не я. Джиа села на диван, облокотившись на Калеба, а я устроился в кресле напротив, чувствуя, как из мозгов стремительно уходит алкоголь.
