А потом до меня дошло, что я и не подумал рассказать обо всем Джейсону. Никому. И не потому, что Мирей просила об этом перед смертью — мне это просто в голову не пришло.
* * *
СЭМ РИСУЕТ СМЕРТЬ
На краю обрыва, за которым вечность,
Ты стоишь один во власти странных грез.
Я решил осуществить свою безумную задумку, как только их увидел. Мельком, в темноте, в тумане, но они подтверждали все мои предыдущие исследования. Те самые, благодаря которым моя работа в качестве Одного из Семи так затянулась.
…На второй же день моего прихода в агентство после удачной вылазки Липучка Сэм, Седьмой из Семи, штатный фотограф Лучших, улыбаясь, будто уже получил международный приз, высыпал мне на стол стопку фотографий. Пока что это было моей работой — упорядочить и привести в архивный вид.
— Это просто супер, Уильям, — сообщил он, все еще с тем же выражением безмерного счастья на веснушчатой физиономии, делавшей его похожим на старшеклассника средней школы. — Если хочешь, я принесу тебе весь архив за прошлый год, там есть еще лучше.
Я взял одну из фотографий, и руку просто свело. Это была женщина, лежащая, закинув голову, на полу — на бордово-черном бархатистом фоне пролитой крови. Ее было столько, что поначалу можно было даже не заметить. Но не это меня поразило, а лицо. Крупный план — Липучка Сэм тяготел к крупным планам. Никогда прежде мне не приходилось видеть такой красоты, хотя красота относительна, и потому слово это мало подходило для такого случая. Она была прекрасна в смерти — и во второй смерти; ничто не могло бросить на нее тень — ни густые мазки запекшейся крови на коже, ни растрепанные волосы, влипшие в пол. Я взял еще одно фото, потом еще одно. И понял, что Сэм — фотограф в сущности посредственный. Тот снимок, как и все прочие, не был просто удачным, он был обычным, а удачным его делало это лицо.
Только через время я осознал, что он все еще торчит рядом с моим столом.
— Ну как? — спросил Липучка Сэм требовательно, будто ребенок, порадовавший родителей своим первым рисунком.
— Это супер, — ответил я его же словами. У меня не хватало словарного запаса, чтобы выразить собственное впечатление.
— Так я тащу архив?! — расцвел он и, не дожидаясь ответа, вылетел за дверь.
Архив я просмотрел за несколько вечеров. Не все снимки прошли бы через цензуру в основном вследствие разрушительной работы дробовика, но там, где лицо не пострадало или где монстров удавалось запечатлеть до убийства — во сне — я видел одно — ослепляющее совершенство. В разном исполнении, ничем не похожие между собой, они были необъяснимо прекрасны. Вот именно — необъяснимо. Это противоречило всем моим элементарным представлениям о добре и зле, вбитым в голову еще в воскресной школе, но ничего не меняло. В этом мире, оказывается, чудовища имели лики ангелов, на которые трудно поднять руку.
