* * *
Субмарина опускается все глубже. Вот уже пропало и мало-мальски различимое светлое пятно, которое напоминало о том, что где-то там, над многоярусными темными сводами, есть солнце.
* * *
После похорон и поминок Николай Алексеевич и Михаил Степанович подъехали на «Форде» Атапина к причалу. Николай Алексеевич был сам за рулем.
На яхте их встретил Андрей.
— Выражаю мои соболезнования, — смущенно сказал он
Николаю Алексеевичу. На лице юнги была растерянность. Похоже, молодому человеку еще не доводилось — или доводилось, но редко — бывать в подобных ситуациях, когда надо выражать кому-то сочувствие по поводу горя, и он не знал, как правильно смотреть, говорить и двигаться, чтобы соответствовать обстоятельствам.
Атапин, кивнув, молча прошел мимо и двинулся прямо в кают-компанию.
За ним на борт судна не спеша поднялся Михаил Степанович и поздоровался с Андреем.
— Ты как там, накрыл все, как я просил? — спросил он у юнги.
— Да, конечно. Как Николай Алексеевич?
— Да что-то не очень. За три дня даже рюмки не выпил. Плохой это показатель.
Сам Михаил Степанович, судя по всему, сегодня выпил, и рюмка была не одна.
В кают-компании Атапин сел к накрытому столу и замер, уставившись в пустую тарелку.
— Ты, Коля, молодец, — сказал Михаил Степанович, усаживаясь рядом. И тут же, налив водки в две высокие, объемистые рюмки, добавил: — Извини, что я, может, не ко времени, но правда — от чистого сердца. Ты ну просто молодец. Все на уровне, и поминки, и все. Ну что? Давай теперь это… в спокойной обстановке. Бери рюмку.
Николай Алексеевич молча скрестил руки на груди, неподвижный взгляд его не выражал никаких чувств, никаких мыслей.
Михаил Степанович вздохнул.
— Это у всех так, — сказал он словно бы самому себе. — Если по-настоящему, детство кончается, когда умирает мама.
Надо заметить, слова о детстве прозвучали несколько странно — с учетом того, что Атапин был вполне уже зрелым мужчиной и в грубоватых чертах его лица не наблюдалось ничего ребяческого.
Михаил Степанович взялся за рюмку, поднял ее, посмотрел на Николая Алексеевича.
Атапин к своей рюмке не притронулся, по-прежнему сидел неподвижно, но при этом все-таки могло показаться, что после слов товарища в его душе что-то чуть переменилось. Во всяком случае, взгляд его стал менее безразличным и непроницаемым.
Михаил Степанович немного помедлил, сказал: «Земля — пухом», — и выпил в одиночку.
Затем он встал и принялся ходить туда и обратно вдоль длинного стола, время от времени взглядывая на Атапина. Ходил он минут пятнадцать. Другой бы на месте Николая Алексеевича, вероятно, попросил бы его не маячить. Скорее всего, даже прикрикнул бы. Михаил Степанович монотонно мерил шагами комнату, будто нарочно желая этим вывести его из себя, но Атапин был невозмутим.
