Его лицо потемнело.
— Что это значит?
Было ясно, что Филипп понял ее слова как то, что это она не собирается быть ему верной. Но если он к ней ничего не чувствует, то не все ли ему равно?
— Ничего, Филипп. Это ничего не значит, — девушка схватила свою сумочку. — Я иду к себе. Ты знаешь, у меня свои комнаты, у тебя — свои.
Филипп поджал губы, лицо стало упрямым.
— Отлично, — кивнул он.
Все, что он мог сейчас сделать, это попросить ее остаться, и она, возможно, согласилась бы, но Филипп был не способен даже на это. И ей оставалось лишь сделать один-единственный вывод: ему было абсолютно все равно. Ханна чувствовала себя слишком усталой, чтобы попытаться влить в него хоть каплю здравого смысла, ведь она так или иначе скажет что-нибудь, о чем потом пожалеет.
Остановившись возле двери, Ханна обернулась.
— Из чистого любопытства: а что насчет детей?
— То есть?
— Ты сказал, что любить не способен. Это относится и к детям тоже?
Ханна могла поклясться, что Филипп слегка побледнел. В первый раз за все время ему, казалось, действительно стало нелегко.
— Ты будешь любить их за нас обоих, — наконец произнес он.
— Знаешь, мне жаль тебя, Филипп. Ты будешь несчастен всю свою жизнь.
Девушка отвернулась и ушла, уставшая и измотанная. И где-то в глубине души она понимала, что это начало конца.
— А как насчет жареной утки? — спросила Софи.
Они сидели в комнате Ханны, обсуждая меню для предстоящего праздника. Девушка лишь пожала плечами. Ей, если честно, было все равно. И ничто не занимало ее на протяжении вот уже многих дней. Они с Филиппом едва перемолвились хотя бы словечком за все время после аукциона, и Ханна еще никогда не ощущала себя такой одинокой. К тому же теперь она постоянно чувствовала себя плохо, и если бы не Софи и ее помощь, то она вообще бы не знала, как все это вынести.
Ханна часто сидела с ней вместе вечерами, хотя раньше проводила это время со своим мужем. Софи даже снова стала учить ее готовить, как и обещала, но после нескольких попыток Ханна все забросила. Каждый раз, когда она только смотрела на еду, ей становилось плохо. Хотя на самом деле ей было плохо почти всегда. Ханна знала, что должна сделать, просто никак не могла набраться храбрости.
Каждый день она убеждала себя, что Филипп, может быть, еще изменит свои убеждения, но, когда этого не происходило, все больше и больше теряла надежду. Она-то думала, что сумеет наладить их брак, но, вероятно, оказалась для этого недостаточно сильной.
