Человеческая физиология и психология, подумал он, очень хитро рассчитаны — на максимум встревоженности.
Неудивительно, что он превратил свою жизнь в миниатюрный ад.
Позднее он вышел в город и напился, прогрессируя от эля через водку к дешевому виски в убогом баре.
Утром он чувствовал себя очень скверно. Встал на кровать, чтобы выглянуть в световой люк. За ночь из мира словно бы высосали все краски. Шиферные крыши Септуагинта лоснились от сырости. А за ними — шиферные крыши других колледжей вдалеке, замкнутый ландшафт шифера и черепицы с жуткими пропастями между островерхими холмами.
Через некоторое время он собрался с силами, надел ботинки и прошел по чердачному коридору, спустился по трем маршам лестницы. Каменные ступеньки были истерты подошвами студентов, которых из столетия в столетие селили в келейках с дубовыми дверями, чтобы они всасывали столько знаний, сколько сумеют. Деревянные стенные панели были исцарапаны и хранили следы пинков. «Как похоже на тюрьму», — подумал он.
Выйдя во внутренний двор, он ошалело огляделся. Одну сторону квадрата занимало здание Совета колледжа. Подчиняясь внезапному порыву, он пересек мощенный плитами двор и вошел внутрь. Здание было построено в колониальном стиле — высокие окна, тяжелые, будто в четверть сложенные панели. Между окнами висели портреты жертвователей, поддерживавших колледж в прошлом. Портрет его отца исчез со своего места в самом конце ряда. Теперь там висел портрет японца в академической мантии и шапочке, безмятежно созерцавшего мир сквозь стекла очков. В одном углу служитель полировал серебряные призы. И подошел спросить с въедливой угодливостью, присущей, как помнил Клит, всем служителям колледжа:
— Не могу ли я помочь вам, сэр?
— Где портрет сэра Вивьена Клита, который прежде висел здесь?
— Это мистер Ясимото, сэр. Один из наших последних жертвователей.
— Я догадался, что это мистер Ясимото. Но спросил о другом видном жертвователе, Вивьене Клите. Его портрет прежде висел здесь.
— Видимо, его убрали, сэр.
— Куда? Куда его убрали?
Служитель был высокий, тощий, с лицом, обтянутым очень сухой кожей. Он нахмурился, будто выжимая из нее последнюю каплю влаги, и сказал:
— Вероятно, в буфетную, сэр. Помнится, в прошлый зимний триместр туда перенесли жертвователей помельче.
Перед буфетной он столкнулся с Гомером Дженкинсом, одно время его другом, который занимал кафедру на факультете общественных отношений. В свое время Дженкинс был спортсменом, входил в первую команду гребцов колледжа и сохранял стройную фигуру и теперь, на седьмом десятке лет. Его шею обвивал шарф Гребного клуба. Дженкинс беззаботно сообщил, что портрет отца Клита теперь действительно висит у стойки.
