Когда я приехал домой, было уже десять. У двери стоял большой посылочный пакет размером с чемодан. Без обратного адреса. Я внес его внутрь, повертел туда-сюда, потом открыл. В коробке стояла потрепанная кожаная сумка, довольно тяжелая. Внутри оказался объемистый мешок, какие используют, когда сдают белье в стирку, а в нем… пачки стодолларовых купюр. В каждой десять тысяч. Я сосчитал: двести пачек — два миллиона долларов.
Снял трубку позвонить в Денвер, в хоспис «Ивовая роща».
— Алло. «Ивовая роща», — ответил женский голос после второго гудка.
— Это Пегги?
— О… да, Пегги.
Я назвал себя и спросил о Харви Гранте. Она на несколько секунд замолкла.
— Мне очень жаль, но мистера Гранта… больше нет с нами.
— Вот как, — проговорил я с сожалением. Не по отошедшему наконец в мир иной Генри Гриру — это мне было совершенно безразлично, — а потому что больше неоткуда ждать информации.
Я поблагодарил Пегги, положил трубку и вернулся в гостиную. Приятный вечерний воздух из открытого окна смешивался с противным запахом денег Вернера Крелла.
— Венеция, — произнес я, прижимая к щеке лист из тетради Леонардо.
Ближе к утру мне приснилось, что я играю в шашки с Юлием Цезарем посередине площади Сан-Марко. На нем черная тога, а вокруг шеи обвилась змея, нашептывающая на ухо, какой ход сделать. И сукин сын Юлий выигрывает. То и дело проходит в дамки, складывая сбитые шашки в аккуратные стопки. Кстати, шашками служило печенье «Орео»: у меня — черное с белой прослойкой, а у него, конечно, белое. За нами с интересом наблюдали туристы и голуби.
Я сидел с красным лицом посередине большой площади, пытаясь схватить змею за извивающийся язык. А Юлий каждый раз, когда я делал промах, запрокидывал голову и зычно смеялся: «Ха-ха-ха».
Дрянной, отвратительный сон. Из-за этого я проснулся слишком рано, расстроенный и обозленный.
В утренней газете нашел то же сообщение из Венеции, что и в «Денвер пост». Отбросил газету, приготовил свой обычный завтрак — овсяные хлопья с сухими вишнями и бананами, — быстро проглотил его за кухонным столом.
Час спустя закончил пробежку вокруг туманных холмов Малибу, наполняя легкие прохладным влажным воздухом, очищая мозги. Вдох, выдох. Сосредоточься. На чем? На жизни, смерти, пожаре, кинжалах, мести, боли… обжигающей боли. У тебя есть цель. Добраться до Ноло Теччи.
После душа я позвонил своему агенту, симпатичной женщине с очень сексуальным голосом. Попросил забронировать вечерний рейс в Милан первым классом, с транзитом в аэропорт Марко Поло, неподалеку от Венеции. Затем поставил компакт-диск группы «Криденс» и под грустные завывания Джона Фогерти начал собирать вещи. Носки, белье, джинсы, бритвенный прибор, зубная щетка, паста, несколько черных футболок, форма для пробежек и герметичная свеча в небольшом медном держателе. Ее я зажигаю перед сном в память о родителях, где бы ни находился. Мягкий подрагивающий свет напоминает мне картину Жоржа де ла Тура «Кающаяся Магдалина» из Национальной галереи, где Мария Магдалина изображена сидящей за столом в помещении, освещенном единственной свечой. Наклонилась над столом, одна рука подпирает подбородок, изящные пальцы другой касаются едва освещенной головы. Она смотрит в зеркало, погруженная в мысли о смерти и искуплении. Мягкие отблески играют на печальном задумчивом лице. И главное, рукав как будто колышется. Это особенно приводило меня в восторг, когда я был ребенком.
