Но вот случилось же! И главное не в том, что случилось, а в том, с каким сокровенным удовлетворением он думал о предстоящем замужестве дочери? Какие планы строил! Какие благостные картины перед собою рисовал. И даже кто бы мог подумать! — в воспарениях своих дедом уже числил и видел себя.
Посмеиваясь над собой, Петр Васильевич возносился все выше, и два согласных голоса за чуткой стеной сопровождали его душу в этом ее мечтании…
— Папаня только с виду такой, а сам добрый-предобрый…
— Старик что надо, без дураков…
— И отходчивый, будто воск…
— Как сказать… Без нажима гнет дед. Род такой ваш — Лашковский сызмала в командирах.
— Зато справедливый.
— В жизни бы не подумал, что разрешит он нам с тобой…
— Я и говорю — справедливый… Только сам не пожалей о том.
— Не говори зазря.
— Смотри…
— Не слепой.
— А то ведь я и одна свекую, привыкла уже.
— Не городи зазря.
— Коля-Николай…
«Ишь ты, — с ревнивым одобрением отметил Петр Васильевич — ценят, значит!» И, давая знать о своем пробуждении, легонько закашлялся.
Голоса за перегородкой сразу же смолкли. Затем, после минутной тишины, Антонина осторожно поскреблась:
— Папаня?
— Пора.
— Я — сейчас.
— Не суетись — успеется.
Но там, на той половине, уже заводилась дочерью ее обычная ежеутренняя возня, перемежаемая отрывистым шепотом:
— Вставай, Коля.
— Угу.
— За водой сбегай.
— Только обуюсь.
— Носки, носки надень, роса на дворе.
— Не растаю.
— Нет, уж ты надень, а то не пущу, сама схожу.
Слова между ними говорились самые, казалось, легкие, обыденные, но в каждое из этих слов они вкладывали столько тепла и доверительности, что со стороны разговор их воспринимался, как беспрерывное сердечное объяснение, вслушиваясь в которое, Петр Васильевич улыбчиво радовался: «Такого бы согласия им да на весь век».
Впервые в это утро они сели за стол втроем. Антонина то и дело вскакивала, споро обставляла тарелками и того, и другого, деля между мужчинами свое расположение и признательность:
— Досыта наедайтесь, чтобы к вечеру не опьянеть… Еще, папаня? Николай?
И хотя, что греха таить, ревновал Петр Васильевич дочь к зятю — едва перешагнув порог, тот уже замещал в ее сердце часть отцовского места праздничность Антонины сообщилась и ему чувством уступчивой снисходительности…
К загсу, где их уже поджидали принарядившиеся по такому случаю свидетели — разбитной, навеселе, парень с гитарой через плечо и зябкая с вопрошающими, словно бы от века испуганны-ми глазами девушка, в мучительном смущении терзавшая в руках носовой платок, — они подошли несколько до срока.
