Эти слова нашли отклик во многих душах.
Голосование проходило в тюремном актовом зале. Зеков запускали туда небольшими группами по нескольку человек. Сначала голосовали обычные арестанты, потом – "козлы", и уже под занавес – "петухи", после которых никто просто не стал бы заходить в кабинки для голосования. Вечером в том же зале должен был состояться праздничный концерт. А другой "концерт", чуть более веселый, был намечен на ночь – блатные договорились с охранниками о передаче в камеры крупной партии спиртного и наркотиков.
Блатные, мужики, одинокие уголовники, не примыкавшие ни к каким группировкам – все голосовали за Райшмановского. Хоть никто и не говорил этого вслух, но многим было интересно – какого же кандидата поддержат меченые перевернутым крестом беспредельщики. Выяснить это помог "петух" Охламошин.
Он, как и положено заключенному его ранга, шел голосовать в компании себе подобных. Среди них затесалось и несколько сатанистов, которые либо были опущены еще до появления в тюрьме мощной группы поддержки, либо пали жертвами каких-то внутренних интриг среди своих же.
– Есть у них там один такой, Лешка Пименов, по кличке Трэш, – рассказывал вечером в камере Охламошин. – Такой беспредельщик, что его даже свои терпеть не стали, ложку с дыркой выдали. Так вот, он, когда в кабинку заходил, оступился и бюллетень свой выронил. А я следом шел. Наклонился, поднял бумажку и подал ему.
– Ну конечно! – хохотнул Глиф. – Вот она, широкая "петушиная" душа! Как же можно было брата своего не выручить? Да и наклоняться вы любите!
Зеки дружно засмеялись грязной шутке пахана. Саня терпеливо дождался, пока сокамерники успокоятся, и продолжил:
– Вы дальше слушайте. Я, пока бюллетень Трэшу отдавал, успел подсмотреть, куда он галочку поставил.
– И куда же? – заинтересовался Глиф.
– Рядом с фамилией Райшмановского, – закончил свой рассказ "петух".
В камере воцарилась гробовая тишина.
– Хм, и впрямь странновато, – почесав в затылке, произнес смотрящий. – Не знаю даже. Сколько еще этому Трэшу под нарами кукарекать, знаешь?
– Шесть лет, – сказал Охламошин.
– Ну, может он исправиться решил? Как дойдет дело до амнистии, скажет: "Все, никакой я не сатанист".
Вскоре в камеру принесли водку и героин, после чего о словах бывшего милиционера быстро забыли. Один лишь Ветер, который пил меньше всех, а к наркотикам и вовсе не прикасался, продолжал размышлять о странном поведении "опущенного" сатаниста. "Дыма без огня не бывает", – думал он. – "Как бы все это чем дурным не закончилось".
