Самоотверженно предложил объездить с нами все, более известные, раскольничьи скиты; и день этот до позднего вечера мы так и провели, почти что все время в лесах, действительно глухих. Привычный о. Александр собирался еще и на другой день нам что-то показывать, но мы, от бесчисленных верст по неописуемым лесным дорогам, от смены впечатлений, так были утомлены, что решили из Семенова хоть день не трогаться. Да и был соблазн, не съездить ли все-таки в село к «ищущим», — Василия Иваныча поглядеть? Трудно…
Утром, едва сели чай пить, входит служитель:
— Там вас, господа, мужик спрашивает. С Озера, говорит. Вошел — худенький, маленький, невзрачный. Робкий, но, видно,
упрямый. Сектантский «декадент». Объяснил, что приехал с самим Василий Иванычем. Хотят «о вере» говорить. Свободно ли нам теперь?
Зная, что сейчас придет о. Александр и еще кое-какие люди, мы попросили, не могут ли они к нам часа в 3 явиться?
«Декадент» согласился. Сам он больше насчет икон, хотя уверяет, что уже не Дмитрия Иванычева духовного согласия.
— Да как вы сюда оба попали? По делу, что ли?
— И не то, что по делу, а так, понудило что-то идти говорить, и понудило. Слышно, ты не миссионер, а сам по себе. На Озере, слышно, с нашими хорошо говорил. И понудило нас. Лошадей Василь Иваныч запрег, да сюды. А я уж с ним.
В третьем часу мы освободились. Заказали самоварчик. Пришли наши «немоляи».
Василий Иваныч — красивый, рыжебородый мужик, лет тридцати, с удивительно умными и веселыми глазами. Статный, здоровый, сильный. Разговор был опять неожиданен и любопытен.
Они сами знают, что их, «ищущих», сбивают в одну кучу с молоканами, духоборами, штундистами.
— Что ты будешь делать? Понятного такого человека не найти. Батюшки — они не вникают, к чему им? Сейчас спросить, ежели приезжий какой, ты молокан? Либо штундист? Начнешь ему изъяснять, а он поспешает: да, да, вижу, молокан, и давай как там для них пишется, чтобы молоканам говорить. Гладко говорит, ничего, однако, для нас неподходяще. Опять же и беседы нет. Он-то, батюшка, заранее себе положил, что я заблудший, а у него вся Божья истина до последней порошинки, нечего и разбираться: хочешь — бери, не хочешь — оставайся заблудшим и превратным. Разговоры длинные бывают, а все они короткие. Им — ну как вот хоть про «тайность» скажешь? Что, мол, за тайность за скрытая? Мы, мол, уж все знаем и всей полнотой обладаем… А мое такое разуменье: никакой человек не может утвердиться, что он всю истину до кончика постиг. Много постиг, а устремляйся, восходи, и еще постигнешь; а не то, чтоб сапоги скинуть, да успокоиться. Трудно, а иди. По одиночке оно уж очень тяжело. Либо взять духовное согласие. Как пойдешь это все по духовному понимать — и докатишься до точки, всего решиться можно. Однако и духовное соображенье спервоначала много помогает. Вот хоть взять наш народ по деревням, которые православными считаются.
