Не успели мы посмотреть, о чем в них говорится, как Брут сказал:
— Возможно, это несколько неожиданно, но мне бы хотелось, чтобы вы все их прочли. Вино скоро подадут. Перед вами двенадцатое, самое свежее послание от нашего друга с берегов Понта — почти маленькая книга.[41] Я хочу, чтобы вы сказали, что вы [около 10 кол. ] внесли вино и устрицы, и одна из рабынь Брута Симерия взяла арфу и заиграла печальную греческую мелодию.
Брут бросил на нас с Квинтом заинтересованный взгляд.
— Мне любопытно, что вы, молодежь, думаете о книге. Знаю, Квест, — теперь он уже посмеивался, — ты не слишком жалуешь поэзию, но как раз поэтому я хочу услышать твое мнение — так сказать, мнение варвара. Так что ненадолго сдержи свое отвращение. Думаю, немного сетинумского вина[42] скрасит тебе чтение. — Он махнул рабу, который наполнил мою чашу. — Это вино подходит случаю: нравится даже божественному Августу.
Он все еще смеялся, и его огромный живот колыхался от смеха. Мне же подумалось, что сейчас его веселье не совсем уместно. Что бы ни прислал Овидий из Том, сомнительно, что своими стихами он собирался вызвать бурное веселье.
И действительно не вызывал. Это была жалоба, последняя в длинной череде таковых. «Разве до вас мне сейчас, до стихов и книжек злосчастных? Я ведь и так из-за вас, из-за таланта погиб».[43] И так далее, и тому подобное, и не просто элегия, а целая книга.
Я едва дочитал до половины, когда Куртий, отирая слезу, отложил свой свиток.
— Он унижает свое достоинство, — объявил он. — Но в такой глуши…
— Унижает? — саркастически вмешался Брут. — Я сказал бы, что он сам нарывается на нагоняй!
Я с удивлением поглядел на нашего хозяина, его [около 2 стр. ] «Та, без которой тебе остаться бы должно безбрачным, / кроме нее, никому мужем ты стать бы не мог».[44] — Зачитав это вслух, Брут огляделся, точно ожидал, что мы с ним согласимся. — И он полагает, что этим тронет божественного Августа?
Мы помолчали. Я не нашел в этом стихе ничего, что оскорбило бы императора, но, разумеется…
— В таком виде это ни о чем не говорит, — сказал Кар.
Он был известен как самый мускулистый из римских поэтов, а также — как такой тугодум, что смешную историю ему приходилось повторять по три раза, а потом еще считать до ста, прежде чем он поймет ее соль.
Разыгрывая удивление, Брут спросил:
— Ты хочешь сказать, что не знаешь, как обстояло дело между императором и императрицей?[45]
Я начал считать: на сей раз Кар сообразил к тому времени, когда я достиг двадцати трех.
