— Он не отправится в тюрьму?
— Том! — возвысила голос шериф. — Подойдите вместе с Чаком сюда.
Эти двое, похоже, облегченно вздохнули, когда кто-то наконец с ними заговорил. Я не хотела, чтобы Чак стоял близко, и сделала два шага назад. Да, ему всего тринадцать и сейчас он для меня не опасен. Но в его жизни еще много выборов и возможностей, и он может измениться, если увидит, что ему нужно это сделать.
— Том, мы не заберем у вас Чака, — сказала шериф.
Узкие плечи Тома Алманда поникли от облегчения. Он был таким приятным с виду человеком, из тех парней, которые рады принять ваши посылки или покормить вашего кота, пока вас нет в городе.
— Итак, что нам нужно будет сделать? — Его голос прервался, как будто у него пересохло во рту.
— Будет слушание в присутствии судьи. Мы все это разработаем. Надо, чтобы вы сводили Чака на какую-нибудь консультацию. Это ведь несложно? Еще перед началом слушания. И вы должны присматривать за сыном.
Шериф Рокуэлл посмотрела на мальчика. И я тоже. Господи боже, у него были веснушки. В «Энди Гриффите» никогда не было серии под названием «Опи снимает с кота шкуру».[14]
Чак смотрел на меня почти так же завороженно, как я на него. Я не знаю, почему большинство юных мальчиков так мной интересуются. Я не имею в виду парней моего возраста, а именно мальчишек. Уж наверняка не собираюсь их привлекать. И я не похожа на чью-то маму.
— Чак, смотри на меня, — велела шериф.
Мальчик посмотрел на Рокуэлл глазами голубыми и чистыми, как горное озеро.
— Да, мэм.
— Чак, ты имел дурные мысли и делал дурные вещи.
Он поспешно отвел глаза.
— Кто-нибудь из твоих друзей помогал тебе или ты делал все это один?
Наступила долгая пауза, во время которой Чак Алманд пытался решить, какой ответ даст ему преимущество.
— Я один, шериф, — наконец произнес Чак. — Мне было просто так плохо после того, как мама… — Он сделал артистическую паузу, словно не мог выговорить следующее слово.
Мы с Толливером умели распознавать ложь. Мы сами убедительно лгали всем в школе в Тексаркане, чтобы сохранить семью, когда наши родители сильно пили. Мы знали: мальчик говорит неправду. Мне было стыдно, что он прикрывается смертью матери. По крайней мере, она умерла от чего-то достойного, не от пьянства. Она не хотела покидать свою семью.
Мальчик совершил ошибку, снова взглянув на меня. Вероятно, он думал, что этой маленькой паузой, словно у него перехватило горло, может утопить любую взрослую женщину.
Когда мы встретились с ним глазами, он дернулся — не то чтобы вздрогнул, но почти.
