— Декстер.
— Что? — откликнулся я.
— Может, добудешь кофе? И пончик какой-нибудь?
Эта просьба поставила меня в совершеннейший тупик — не потому, что была дикой сама по себе, но потому, что таковой для меня прозвучала, хотя должна была показаться такой же естественной, как дыхание. Привычное мое обеденное время давно прошло, а я еще ничего не ел и даже не вспоминал о еде.
Теперь, когда Чатски озвучил ее, сама мысль о еде вызвала у меня неприятие.
Впрочем, возражать было бы еще более странно. Я встал и отправился в коридор.
— Пойду поищу чего-нибудь.
Несколько минут спустя я уже возвращался с двумя чашками кофе и четырьмя пончиками. Помедлил в коридоре, сам не знаю зачем, и осторожно заглянул в палату. Чатски склонился вперед с закрытыми глазами и так сидел, прижимая ладонь Деборы к своему лбу. Он шевелил губами, но слов было не разобрать из-за гула и клацания систем жизнеобеспечения. Молился? Вообще странно. Может быть, я знал его не слишком хорошо, но то, что все же знал, не очень-то вязалось с образом человека, который вздумал бы молиться. Во всяком случае, это было как-то неловко, как-то неприятно видеть. Я кашлянул и прошел к своему стулу, но Чатски даже головы не поднял. Больше ничего полезного я сделать все равно не мог, разве что сказать что-нибудь громкое и ободряющее и хоть так прервать приступ религиозности. В общем, я уселся и принялся за пончики, и уже почти доел один, когда Чатски наконец посмотрел на меня.
— А, привет. Что нашел?
Я передал ему чашку кофе и два пончика. Кофе он сграбастал правой рукой, а крюк продел в отверстия пончиков.
— Спасибо.
Потом зажал кофе между колен и пальцем подцепил крышку. Пончики болтались у него на крюке — так он от них и откусывал.
— Гмм, — прочавкал Чатски. — Не успел поесть. Ждал, когда Дебора позвонит, думал к вам приехать пообедать…
Он опять откусил пончик и стал жевать в тишине, изредка прихлебывая кофе. Я воспользовался этой возможностью доесть свою порцию. Дальше мы просто сидели и смотрели на Дебору, как будто это была наша любимая телепередача. Время от времени какой-нибудь аппарат вдруг странно щелкал, и мы оба одновременно дергались. Но ничего не менялось. Дебора так и лежала с закрытыми глазами, дыша тяжело и прерывисто, словно Дарт Вейд ер под аккомпанемент кислородной маски.
Прошел по меньшей мере час. Чатски не плакал, однако выглядел измученным, серым и вообще хуже, чем обычно. Хуже было, только когда я спас его от того типа, который отхватил ему руку и ногу. Да я и сам, наверное, смотрелся не особенно, хотя меня это обычно не волнует. Если честно, я вообще редко о чем беспокоюсь; планирую — да, забочусь, чтобы все шло как нужно в особые вечера отдыха, но беспокойство — это ведь скорее эмоциональное занятие, нежели рациональное.
