— Цэтакибуло…
А потом и забыли. Тем более, что большинство бригад — это вахтовики. Поработали, получили и разлетелись.
Вот в такую кутерьму я и попал со своим чемоданчиком, где лежала тетрадка стихов, воспевающих красоты Приэль-брусья, да еще казенное белье с детдомовским штампом.
Разместили меня в балке — так в Уренгое да и повсеместно зовутся трущобы, где живут строители и нефтяники. А на следующее утро в дверь просунулась чья-то растрепанная голова и заорала:
— Подъем, мать вашу!
Под это славное напутствие все в комнате зашевелились и стали собираться. Я обратил внимание на одну пикантную деталь. Мои соседи, с которыми я еще не успел познакомиться, отдыхали, не утруждая себя излишествами. Прямо в замасленных ватниках и резиновых сапогах. Я просто опешил. Что-что, а уж в детдоме гигиенические навыки нам вколотили. Не выдержав, я спросил у первого попавшегося:
— Как же вы так, в сапогах, на простыни?
Тот неожиданно сграбастал меня и, подтянув к своей небритой физиономии, гаркнул:
— Ты кого учишь, шкет?! Пасть порву!
Правда, на промплощадке ко мне отнеслись получше. Бригадир, тот самый Фомич, узнав, что я детдомовский, раздумал гнать, а буркнул своим архаровцам:
— Не сломайте хлопца. Пусть привыкает. А ты, пацан, не
филонь. — Это уже относилось ко мне. Но я и не думал фило
нить. Зачем? Ведь смысл моего вояжа на Север заключался не
в каких-то высокопатриотических порывах и желании помочь
нашим союзникам решить топливно-энергетические пробле
мы. Я ехал заработать денег, чтобы потом поступить учиться.
Рассчитывать было не на кого, а на стипендию в нашей стране
прожить невозможно. Поэтому я был готов к самой тяжелой ра
боте. Готов-то готов, но оказалось, что изолировать трубу -
это ежедневно совершать подвиги Геракла. Особенно на моро
зе, да еще при самой примитивной механизации. Я пахал как
мул, через каждый час сваливаясь кулем возле трубы и, пока
мои бригадники перекуривали, пытался определить, на месте ли конечности. Потом звучал крик: "Заканчивай!", и я опять начинал пеленать проклятую трубу изоматериалом.
А жизнь продолжала удивлять. Однажды Мустафа, здоровенный, весь татуированный мужик, сказал мне:
— Надоели консервы. Завтра, Андрюха, баранинки попро
буем.
Вечером весь блок наполнился густым и сытным ароматом. На Мустафу было приятно смотреть. Как повар в ресторане "Пекин", он священнодействовал над казаном, время от времени восклицая:
— Где перец? Где соль?
Появился пищевой спирт, большой дефицит. За него платили по пятьсот рублей. Спиртоносы, эти аристрократы Сибири, благодаря сухому закону стали миллионерами. Погужева-лись над бараниной, выпили, потом Мустафа взял гитару и исполнил свою коронку:
