— По моим подсчетам сейчас наблюдается именно эта ситуация. Как бы далеко ни находилась Планета, Где Все Можно, если она вообще где-то находится (последний причастный оборот — или, может, деепричастный, в точности сказать не могу, — вегикел Максим выделил жирным шрифтом), мы до нее доберемся, затратив нужное количество времени на дозаправку горючим. Но если сейчас повернуть обратно, то горючего мы не наберем, а наоборот совершенно его истратим. И боюсь, Анатоль Максимович, что прибыв на Аккумуляторную станцию, ты не сможешь оттуда взлететь, не пополнив запасы горючего, а для этого тебе придется ждать следующего дня рождения, а, может, и дольше, потому что горючее на Аккумуляторном Поселке контролируется намного строже, чем склад космических вегикелов на Ла Гланде. Дело в том, что горючее, в отличие от вегикела, списать нельзя, не указав предварительно источник списания.
При этих словах Анатоль Максимович несколько погрустнел, потому что очень ему хотелось попасть на Планету, Где Все Можно. А когда Анатоль Максимович впадает в состояние погрустнения, ему хочется выпить (как и во всех других случаях) и он вдобавок пыхтит.
Все его знакомые эту привычку знали и не раз смеялись над ней, но препятствовать опасались. Так что пыхтел Анатоль Максимович при полной тишине со стороны присутствующих и при полном их уважении. Проспер Маурисович даже стал подпыхивать в тон ему, мол, ну надо же!
— Так! — заключил наконец Анатоль Максимович, пропыхтев минут, может быть, пять. — Не получается — значит не получается. Я никогда не упорствую, если не получается, и, значит, Тим, не твоя это вина, что поход наш сорвался. Все равно, большое тебе спасибо, я рад, что такого уважительного сына себе воспитал. Действительно, как-то все это не слишком. И, значит, дорогой Максим, даю я тебе команду «обратный ход». А мы с тобой как-нибудь в другой раз.
— Ну, что ж, — ответил на это вегикел. — Обратный значит обратный. Попрошу приготовиться к проколу пространства-времени! Ничего не поделаешь.
И все поглядели на Анатоль Максимовича грустно и виновато.
Все, кроме Марии, которая с самого пробуждения находилась в настроении, невозможно стервозном.
— Вот он, твой папашечка родименький! — заявила она своему мужу Тиму своим самым вызывающим тоном. — В этом он весь, я тебе давно говорила, а ты не слушал. Ты кого угодно слушаешь, только не меня.
— Помолчи, — тихо, но внушительно попросил Тим.
Но Мария совсем не собиралась молчать. Глаза ее метали молнии, губы, обычно полные и даже в чем-то влекущие, сузились до размера двух белых линий.
