Директор продолжает перечислять заслуги школы. На лбу его выступает испарина. Глаза смотрят близоруко через огромные стекла роговых очков. Он боится, как бы не забыть еще что-нибудь из своих достижений.
Он готов свести всех богородских мастеров на степень только копировщиков, и совершенно не признает за ними права творить свои вещи без указки городского
художника. Но совершенно очевидно, что все вещи в лаборатории не имеют ни малейшего отношения к богородскому стилю. И что всем руководителям школы, и, прежде всего, молодым специалистам Бурмистрову и Бармашу, пока они не обратились в Быстрениных, нужно не учить мастеров в артели, а самим учиться у Пронина, и не только у Пронина – и у Ерошкина и Бобловкина. Пора, наконец, по-настоящему уважать народного мастера. Сейчас, приезжая в Палех или даже в Семенов и Хохлому, ни один самый крупный московский художник не решится сказать, что он приехал учить палешан или хохломичей. Почему же в богородскую артель, куда, к сожалению, не добирался пока ни один настоящий скульптор, все приезжают только поучать и каждый молодец на свой образец.
Директор опять пытается примирить все противоречия:
– Школа в ближайшее время займется народным конем. Школа изучит коня… Но насчет самостоятельных композиций вы зря… Мастера сами все-таки не смогут…
* * *
Вечером мы с Ершовым сидели у старика Константина Трофимовича Бобловкина.
Изба у них просторная, и живет в ней старик вдвоем с внучкой Шурой. Шуре шестнадцать лет, она рослая, славная девушка, По вечерам к ней приходят подруги и все вместе при электрической лампочке режут головки шахматных коней, а сам дедушка работает только днем, глаза не позволяют при электричестве.
Антип Ермилович внимательно рассматривает его деревянных петухов. На птицах орнамент – «писки», как называют богородчане.
– Почему тебе платят со штуки? – спрашивает Ершов.
– Их днем не сделать много, а всего идут по семьдесят четыре копейки.
– Ну, ясное дело, за такую цену не сделать лучше. Со старинного, говоришь, образца сняты они?.. Тебе надо из своей головы придумать, тогда цена будет другая. Ну, и это мало платят, куда тут за семьдесят четыре копейки, разве мыслимо…
Ершов искоса поглядывает на девушек. Потом со вздохом вытаскивает свою цепь.
– Вот вас здесь три красавицы сидят, пусть три тыщи будет, три мильона, и ни одна не догадается…
Константин Трофимович улыбается и, обращаясь к внучке, просит:
– Шура, найди-ка ему нашу проволочку-хитрость. Вот, — говорит он, передавая Антипу Ермиловичу головоломку, — тоже штука, сумей вынуть одно кольцо из другого.
