Глеба разыскиваю не сразу. Все электросварщики на удивление похожи друг на друга в своих грубых брезентовых комбинезонах, натянутых на ватные куртки и штаны. Лица их закрывают серые щитки, чем-то напоминающие корыта, в которых хозяйки рубят мясо. Попробуй-ка тут разыщи нужного тебе человека!
И все же я без посторонней помощи отыскиваю Глеба. Толстый и неуклюжий, словно водолаз в полном снаряжении, он лежит на досках, положенных прямо на лед, и варит потолок трубопровода.
Невольно замираю на месте, ослепленный мириадами шипящих искр, разлетающихся во все стороны.
А распластавшийся под трубой Глеб ничего не видит, ничего не замечает, кроме своей «волшебной» палочки — держателя с электродом. Это из-под нее-то и вырываются крошечные голубоватые молнии.
По всему чувствуется: работа у Глеба трудная, требующая большого напряжения воли и, может, даже большого виртуозного мастерства! В самом деле, попробуй полежи в мороз час, да в неудобной позе на льду, беспрерывно сжимая в застывшей руке держатель с электродом.
Электросварщик должен точно, очень точно рассчитывать каждое свое движение. Водя держатель у стыка труб, он обязан так наловчиться расплавлять металл, чтобы пенящийся, раскаленный до белизны сплав успевал быстро застыть и затвердеть в нужном месте. (Обо всем этом я вычитал из Глебовой книжки.)
А какие швы красовались там, где уже прошлась «волшебная» палочка Глеба: ровные, плотные! Крепко сварено, ничего не скажешь!
Проходит, наверно, с полчаса, прежде чем я вспоминаю про свою кошелку с пирожками.
— Глеб! — кричу, закрываясь рукой от слепящих искр-молний. — Вылезай, я обед тебе принес!
Он даже не шевелится. Лишь свободной рукой дает знать: обожди, мол, торопыга, — недосуг!
Но вот, наконец, Глеб неуклюже поворачивается на бок, вытаскивает из-под трубы ноги, садится на доски. И медленно, будто у него одеревенели руки, приподнимает над головой щиток. Я не сразу узнаю Глеба. Предо мной незнакомое, залубенелое от долгого пребывания на холоде лицо, с лиловыми пятнами на опавших щеках. Вдруг по этому незнакомому, как бы отлитому из металла лицу пробегает широкая, светлая улыбка. Ощеривается до самых ушей и рот, блистая зубами молочной белизны. Теперь передо мной уже не кто-нибудь, а настоящий Глеб — веселый, добрый медведь, которого я так люблю!
— Ты чего это, елова голова? — спрашивает Глеб, все также медленно и неуклюже вставая и разминая ноги. — У нас ведь тут буфет. Жратвы хватает!
