Вместе со всеми я нерешительно взял рюмку, чуть отлил и закашлялся. Все сделали вид, будто ничего не заметили.
— Закуси, светик, соленым огурчиком, — ворковала Нелька, что-то кладя мне на тарелку. — И грибки хороши. А потом — ветчинки попробуй. И порядочек будет!
Я молчал, изо всей силы стараясь сдержать душивший меня кашель, и называл себя тряпкой, мочалом и еще разными очень и очень злыми эпитетами.
— Между прочим, Андрейка, наши девочки работают в ресторане, где директором отец этого... нашего неврастеника Максима, — сказал Борька. — И человек он, представь себе, мировецкий! Я раз с двоюродным братом — он в отпуск зимой приезжал — захожу в это шикарное местечко. Ну, посидели, выпили — все как положено, стал рассчитываться с официантом, а деньжат не хватает. Так, малость — рублей тридцать... Захожу к Семену Палычу — отцу Максима, и он без никаких: «Пожалуйста, что за разговор!»
— А откуда ты знаешь отца Максима? — удивился я. — Ты же у них никогда не был.
— Знаю! — Борька опять стал наполнять рюмки. — Верно, девочки, мировецкий человек этот Семен Палыч?
— Ага! — сказала Сима и как-то лукаво глянула на Нельку. — Такой ухажористый, такой внимательный... сто очков любому мальчишке даст. Правда, Нелли?
Нелька и бровью не повела. Лишь ехидно заметила, обращаясь к Борису:
— Боренька, подай мне... нет-нет, не консервы, а сыр... Спасибочко, котик. А должок-то ты забыл, наверно, вернуть мировецкому человеку? А? Как не раз уж забывал и мне...
— Брать да отдавать — одна путаница! — захохотала Сима и сама первой чокнулась с Борькой.
Меня подмывало сказать, какой он «мировецкий», этот препротивный Семен Палыч, но я сдержался. А сейчас так жалею, так жалею... Не притрагиваясь больше к своей рюмке, я поднялся, сказал, что забыл носовой платок, и вышел в прихожую. Сорвав с вешалки шапку и шубняк, открыл дверь в сени и — бегом от этой теплой компании. Ноги моей больше не будет у Борьки!
Сегодня на уроке думал о Борьке. Смотреть на него тошно! После школы захотелось побыть одному, и я направился к волжскому берегу.
Шагал, не разбирая дороги, по хрустевшему под ногами игольчатому снегу. Прямо в лицо смотрело веселое, доброе мартовское солнце. Не знаю, от его ли слепящих лучей или еще от чего-то другого, только у меня по щекам текли слезы...
Когда шел к Волге, увидел грача. Первого грача в эту весну.
Большой и грузный, весь глянцевито-черный, он важно расхаживал по рыжеватой проталинке и что-то клевал, то и дело наклоняясь к земле.
