Их было немного – 49, выглядит на десяток лет, нет, неестественно моложе, приучила всех называть себя не мадам, но мадмуазель, меняет платья по нескольку раз на дню, но пояс всегда один и тот же. В санатории появилась много лет назад по причине гипертонического криза, случившегося (по словам Аннет Маркофф) вследствие скандального разрыва с неким молодым человеком, известным в Афинах селадоном. После выздоровления мадемуазель от выписки отказалась, вроде бы заплатив наличными за пятьсот лет вперед.
Когда Мегре, вспомнив все это, помимо своей воли приступил к физиогномике, то есть принялся рассматривать красивое лицо и стройную шею все говорившей и говорившей мадмуазель Генриетты, подошел профессор Перен. Он задержался в лесу, встретив там Франсуа Катэра – санаторного садовника. Этот человек – русоволосый, голубоглазый, простецкий на вид – по совместительству обихаживал лесной придел; иной день надоедливо-однообразный стук его топора часами доносился то с одного конца леса, то с другого. Люку это напрягало, и как-то он метко прозвал садовника Садосеком, завоевав тем лавры первого остроумца клиники.
Увидев профессора, мадмуазель Генриетта тут же забыла о присутствии в ее расположении бригадного комиссара полиции Мегре. Тот с радостью воспользовался полученной свободой, то есть направился посмотреть баню. Вход в нее был со стороны леса, в той части дубового, саженого русскими гренадерами для банных нужд. Постояв у мемориальной доски сообщавшей, что место сие неоднократно посещалось главнокомандующим русским оккупационным корпусом князем Михаилом Семеновичем Воронцовым, будущим генералом-фельдмаршалом и наместником Кавказа, Мегре открыл сохраненной проволочкой окованную железом дверь и через предбанник проник внутрь исторического помещения.
Оно поразило его беломраморным великолепием, обширной мыльней с бассейном и статуэтками – «не иначе гренадеры разобрали ближайший дворец» – подумал комиссар, двинувшись к парной. Парная, в отличие от мыльни, была более чем непритязательной – ржавеющая чугунная печь, обложенная камнями, большая деревянная бочка с водой, тусклый фонарь над ней, предстали перед глазами Мегре.
Как он и предполагал, нескольких камней в верхней части обкладки печи, скорее всего трех, не хватало. Постояв, обозревая истрепавшийся дубовый веник, оставленный кем-то (Делу?) на дубовой скамейке, Мегре вышел из бани, двинулся к входу на второй этаж «Трех Дубов». Тот был в южном торце корпуса. Запыленные ступеньки крыльца, паутина на двери навели комиссара на мысль, что, по меньшей мере, год ими не пользовались.
