— Йо-хоо! — закричал вдруг Пит и пустил своего коня галопом к усадьбе. Рози рванулась следом. Чанс услышал смех Клео и тоже расхохотался.
— Рози не оставляет надежды когда-нибудь обогнать Пита! — с доброй усмешкой заметила Клео. — Только этому никогда не бывать. У Пита — полудикий конь, почти что мустанг. Вам не приходилось их видеть? Они способны развивать потрясающую скорость — особенно на короткой дистанции. Любую лошадь запросто обойдут.
Разговор коснулся достоинств различных пород лошадей, и Чанс вспомнил про конюшню арабских скакунов, что когда-то была у семьи Саксон, а Клео в ответ рассказала о знаменитом конном заводе на юго-западе Монтаны.
Их беседа текла легко и непринужденно, как, впрочем, всегда, когда речь шла исключительно о делах. Чанс прилежно выбирал как можно более нейтральные слова и выражения, чтобы Клео, не дай Бог, не заподозрила его в «нечистых» помыслах. Что, впрочем, отнюдь не мешало Чансу их иметь — тут уж он был бессилен и искренне восхищался Клео. И не столько даже ее красотой, сколько необычайно глубокой натурой и своеобразным и сильным характером, какого ему не доводилось прежде встречать в женщинах. Особенно ярко он проявлялся в ее отношениях с дочерью. Клео никогда не повышала на нее голос, никогда не давила материнским авторитетом, и тем не менее Рози слушалась ее беспрекословно. А кроме того, кто знает, возможно, его так неудержимо влечет к Клео именно потому, что она будто не желает замечать возникшего между ними притяжения. Когда Клео и Чанс подъехали к конюшням, Рози уже успела расседлать свою низкорослую лошадку и теперь заботливо ее обтирала.
— Ну как, победила? — спросила Клео.
— Сегодня еще нет, — отозвалась девочка, но было видно, что сдаваться она вовсе не собирается.
Чанс спешился и удовлетворенно вздохнул: день удался на славу, и поработали хорошо, и Клео с Рози согласились ужинать вместе с ним. Расседлав лошадей и насыпав им овса, каждый занялся своим, делом. Клео и Рози отправились домой, Пит — к себе, в рабочий барак, а Чанс поднялся наверх, где принял душ, побрился и переоделся. Потом прошел в кабинет, решив, что пора позвонить братьям.
Они, как и Чанс, были все в заботах, но главное — в их голосах он уловил то же удовлетворение, что испытывал сам: радость от сознания того, что они заняты важным и полезным делом. После телефонных разговоров с братьями он с гордостью подумал о том, что перемена в судьбе пошла им всем троим на пользу. Спору нет, разорение стало для них жестоким ударом, но отнюдь не таким, от которого нельзя оправиться. Чанс вскочил на ноги: он вдруг понял, что страшно проголодался.
