Но более всего Линков уязвлён тем, что «из книги Игоря Волгина мы узнаём, что в молодости Толстой болел гонореей, что Софья Андреевна подозревала мужа в сексуальной связи с Чертковым», что «читателя осведомляют, когда прекратились супружеские отношения Льва Николаевича с Софьей Андреевной» и т.д. Одно из двух. Либо проф. Линков по непростительному невежеству впервые узнал об этих широко известных, зафиксированных в записях и Толстого, и Софьи Андреевны, и Маковицкого, и Гольденвейзера, и мн. др. обстоятельствах, либо… Либо, ведая обо всём, он хотел бы наложить табу на эту «секретную информацию». Оставить её, так сказать, в спецхране, куда вхожи только имеющие допуск посвящённые. Но не это ли лучший способ, как образно выражается сам Линков, «поджелтить фигуру классика» – отдать её на откуп рвущимся к «интиму» акулам пера? Ведь им-то как раз и противостоит Игорь Волгин. Он прежде всего подчёркивает, что «нехорошая болезнь» (1847) подвигла Толстого начать писание своего дневника, сделать шаг к духовному «самоодолению» и самоконтролю. В том-то и дело, что Волгин касается всех этих рискованных сюжетов с поразительным тактом, преграждая путь той пошлости, которая всё больше овладевает нашей массовой культурой.
Линков убеждён, что факты личной жизни Толстого не имеют никакого касательства «к его духовному поиску». Это замечательное признание. Представим, какой железной рукой вычистил бы профессор «неудобные» воспоминания Максима Горького или же бунинское «Освобождение Толстого». Какими холодными оскопительными ножницами нужно обладать, чтобы отсекать «духовный путь» Толстого от всего, что его окружало, что составляло его боль, страдание всей его жизни. Вдруг любопытствующие читатели почерпнут из книги Волгина несколько более смысла, чем из занудных учебных пособий? Строгий цензор пытается наложить запрет даже на ассоциативность мысли автора, дерзнувшего сопоставить уход Толстого из Ясной Поляны с «последним странствованием» Степана Трофимовича Верховенского из «Бесов». Ату, «неконтролируемый подтекст»! Давно не приходилось встречать столь впечатляющее сочетание новейшей литературоведческой унтер-пришибеевщины с классическим ханжеством позднесоветской эпохи.
Целомудрие целомудрию рознь. Недаром Пушкин говорил о преувеличенной стыдливости: «Такое свойство предполагает нечистоту воображения, отвратительную в женщине, особенно молодой». Профессор Линков, разумеется, не женщина (и, кажется, не столь молод). Но журналистам «Московских новостей» было бы небесполезно хотя бы бегло заглядывать в те книги, по поводу которых они берут интервью.
