— Когда кончится война, мы будем жить, Михаил, я пойду за тобой куда угодно… Да, я люблю свою Родину, но теперь моей Родиной стал ты, ты стал для меня всем на свете, всем на свете…
Когда Дойчман, собираясь уходить, стал одеваться, события нескольких минувших часов показались ему грезами, сном, долгим и прекрасным. Этого не могло быть. Это было сновидение, и стоит ему пробудиться, как все станет на свои места: штрафбат, Обермайер, Крюль, Шванеке, Видек, изувеченные окровавленные обрубки тел и вечный страх погибнуть. А все остальное — сны, иной раз посещающие солдата, когда он ненароком прикорнет в грязном сыром окопе или землянке, пока вокруг вновь не забушует смерть и не пробудит его. Реальностью были мысли о Юлии, об их с ней прошлом, хотя временами они уносились вдаль, и в такие минуты Дойчману казалось, что ничего этого не было вовсе, как не было, не могло быть минувшей ночи.
Таня заварила чай. Завтракали они молча, каждый был погружен в раздумья. И все же Дойчман понимал, что и он, и Таня думают сейчас об одном и том же: о близости, той степени абсолютной близости, которая только может возникнуть между двумя людьми. Может, оттого, что и для них с Таней настоящее воплощалось лишь в мгновениях, которым не было места в будущем? Может, оттого, что оба пытались втиснуть упущенное в прошлом и невозможное в будущем счастье в эту одну-единственную ночь и серое, едва брезжившее за окном утро?
— Ешь, Михаил, — услышал он.
Подняв голову, он увидел, как Таня улыбается ему, эта обычная фраза вместила в себя целый мир любви и стремление всю себя без остатка отдать ему.
Сергей Павлович Деньков, толкнув дверь, вошел в хату. Ни Эрнст, ни Таня не слышали, как он подошел. Его шапка, мех полушубка, брови побелели от инея. Захлопнув ногой дверь, он молча пустым взглядом уставился на сидевших за столом Таню и Дойчмана. Не отрывая от них взора, он стянул с головы меховую шапку и бросил ее на табурет. Потом улыбнулся, и у Дойчмана от этой улыбки похолодела спина: это была улыбка человека, которому явно не до улыбок, злая, ожесточенная, угрожающая.
— Доброе утро, — помедлив, произнес Дойчман.
— Доброе утро, — с сильным акцентом хрипло ответил пришедший Сергей.
Он смерил взглядом Эрнста — ни погон, ни знаков различия, ни оружия. Сразу после прибытия этого непонятного батальона в Оршу он радировал об этом в Москву и получил ответ: мол, речь идет о батальоне штрафников. Сергею были известны аналогичные подразделения Красной Армии. Они рекрутировались из отъявленных негодяев: преступников, убийц, врагов социализма. В мирное время они валили вековые деревья в сибирской тайге, работали на шахтах. Когда пришла война, им доверили защищать Родину, если, конечно, у них еще оставались силы держать оружие.
