Дверь со скрипом поддалась, он шагнул в красноватый от пламени печи полумрак. В плите потрескивали толстые поленья. Дверь в комнатку Тани была приоткрыта. Притворив за собой дверь хаты, Дойчман, тяжело дыша, так и продолжал стоять у порога освещаемой лишь пламенем печи большой комнаты. И тут до него сквозь потрескивание дров донеслось дыхание Тани. Девушка спала. По скрипучим доскам Дойчман медленно направился к серевшему в темноте прямоугольнику — двери в комнату, где спала Таня. Остановившись на полпути, он снял с себя шинель, пилотку с опущенными клапанами, рукавицы. И сразу же почувствовал, как его обволакивает приятное тепло натопленной хаты. Сделав несколько шагов к кровати Тани, он остановился. Медленно, словно боясь разбудить спавшую девушку, Эрнст опустился на колени, почти вплотную приблизившись лицом к ровно дышащей во сне Тане. Рот девушки был полуоткрыт, черные волосы разметались по подушке. И тут она внезапно проснулась.
— Таня… — прошептал Дойчман.
Он заметил, как в багровом полумраке блеснули ее широко раскрытые глаза, а на губах появилась улыбка, не улыбка даже, а след ее. Или это ему почудилось? Может, это все — плод его разгоряченной фантазии? Может, он напридумывал себе, что осчастливит Таню, ввалившись к ней среди ночи? Но едва услышав ее голос, понял, что нет, не напридумывал, что она на самом деле счастлива видеть его.
— Михаил… — выдохнула она, и ее обнаженные руки сплелись у него на затылке. Девушка, проведя ладонью по волосам Эрнста, прижала к себе его голову…
…Проснувшись, Дойчман быстро взглянул на часы. Было без нескольких минут шесть.
— Скоро уже надо будет идти, — сказал он.
— Когда? — спросила Таня.
— Через час.
— Тебе обязательно нужно идти?
— Ну конечно, а как же еще? Если я останусь здесь, меня мигом хватятся и найдут.
— Оставайся здесь… Я… я спрячу тебя… Ты можешь оставаться здесь сколько хочешь… Пока не наступит мир.
Девушка вцепилась в рукав Эрнста, не желая отпускать его от себя, словно это была их последняя в жизни встреча.
— Я люблю тебя… Люблю! — страстно шептала она. — Люблю больше жизни, ты самый дорогой для меня человек, ты мне дороже России, дороже матери, отца, дороже всех, всех, всех… Не знаю, что со мной творится, не понимаю… Но я так, так люблю тебя!
Дойчман, пораженный этим всплеском чувств, не в силах был вымолвить ни слова, а Таня продолжала говорить, она рассказывала ему о том, что она словно перенеслась в будущее, в котором места не было ни ей, ни ему, да и не могло быть: в чем в чем, но в этом Дойчман не сомневался ни на минуту.
