Чтобы перевести разговор на землю – насколько допускает такая мало-земная тема – позвольте предложить вам такой рассказ.
Стрела, летящая в камне
Старик разбудил меня, когда я спал под дубом. Я вообще-то не спал, так, валялся; вскочил и увидел, что не под дубом, как решил вчера в темноте, а под тополем, а старик – вовсе не старик, а мужик моих лет, только величественный и печальный. Я вздрогнул: не старик не разбудил не под дубом… так может, не меня? Он протрубил мне свой вопрос, и я пролетел через семь небес и шлепнулся на землю, и принялся отвечать, что я живу там-то (где уже год не бывал), занимаюсь тем-то (что бросил много лет назад), иду туда-то и оттуда-то (это уже было приблизительно правдой). Земная ясность восстановилась и воссияла, и солнце кстати выкатилось на поляну.
Он пригласил меня на завтрак. Я с радостью пошел за ним. Роса была. Я старался идти, не отказываясь ни от одного своего шага. Только немного еще кружилась голова.
У его дома стояла мельница. Хотя это опять было не так, это опять слова летят валом и слепят, как песок. Это дом стоял у мельницы, она была гораздо старше и важнее, и ее огромные крылья кланялись, пока мы подходили. Понятно, не нам; это был богатырь, становящийся на колени перед травой. Дом, куда мы вошли, был богатый, важный. Такой умница-дом. Пироги поставили на стол, разложили творог по тарелкам. Чашки наполнились чаем. Ура! Я люблю есть. Мы стали завтракать, он – степенно, я – как в стихотворении одного юного поэта:
Волк кровожадный
хищно ест свою добычу
и радуется.
Потом я поймал на себе его взгляд, и это был взгляд луны, взгляд старого бомжа, сидящего на своих бочках с печалью, взгляд человека, который учился тосковать и научился, и несет свою тоску как весть миру. Я придумал, что у него рак, и доел творог. А потом подумал: хватит ходить по собственным городам, смешайся с миром. И спросил у него, что случилось. Наверное, он сам ждал заговорить. Он попросил меня остаться у них на несколько дней. Он сказал, что его дочь нездорова. «Нездорова вот тут» – он постучал себя по голове. Во мне встрепенулся семейный психотерапевт, и я сразу стал представлять себе, как это может быть метафорой в отношении его же, но потом одернул себя, и решил честно поверить, что у него сумасшедшая дочь. Я заверил, его, что останусь, что поговорю с дочкой, что попробую сделать все, в чем я не мастер. На этом кончился разговор, кончился чай, кончилось утро.
