А этот Эшер… любил ли он ее? Помоги ему Господь, если так, покачал головой Роб, влюбиться в такую девушку — значит рисковать голевой, А она… любила ли она его?
Проклятие, ему-то какое дело? В конце концов, Эдвард мертв, напомнил себе Роб. И потом, даже если из-за нее не начнется война, все равно в нынешней ситуации Роб меньше всего стремился повесить себе на шею женщину. Днем он не покладая рук трудился, помогая отцу, а по вечерам упражнялся в искусстве владения мечом. У него попросту нет времени на дурацкие ухаживания и все эти охи-вздохи, окончательно разозлившись, подумал он… впрочем, и желания тоже. Но, проклятие… вспомнив, как сияло ее лицо, когда она говорила о капитане Эшере, Роб едва не заскрежетал зубами. Вот идиот, чертыхнулся он. Дьявольщина… да что это с ним такое?!
Распятие, венчавшее колокольню аббатства Курлохкрейг на окраине старинного городка Эр, бросало тени на лица пятерых молодых людей, не сводивших с него глаз.
Роб подозрительно огляделся. Уилл, не дожидаясь приказа, спешился и распахнул тяжелые металлические ворота, преграждавшие им дорогу. Стоявшее на самой вершине лесистого холма аббатство с его массивными стенами, построенными еще, вероятно, в эпоху нормандского нашествия, смахивало на средневековый рыцарский замок. С вершины высокой колокольни открывался прекрасный вид на окрестности, от величественных вершин Аррана до мыса Кинтайр позади аббатства. Поблизости от монастыря не оставалось ни одного дерева, ни единой рощицы, за которой мог бы укрыться приближающийся отряд, даже Олд-Бриг, по-прежнему остававшийся основной дорогой в портовый город, был виден как на ладони. У аббатства не было армии, но зато его обитатели могли заранее узнать, что к ним приближается враг.
— Роб!
Он перевел суровый взгляд на стоявшего у ворот брата.
— Аббатиса идет.
Колин махнул рукой в сторону направлявшейся к ним высокой, сухопарой женщины, вслед за которой спешили четыре монахини. Все женщины были с головы до пят закутаны в серые с белым одежды, руки их были кротко сложены на поясе, широкие рукава прикрывали их до самых кончиков пальцев.
Женщины, угрюмо повторил про себя Роб. Одни женщины! Кто защитит их, если враги Давины явятся сюда?
— Добрый день, преподобная мать, — почтительно склонившись перед аббатисой, приветствовал ее Колин.
Аббатиса, не удостоив юного шотландца даже взглядом, остановилась. Глаза женщины были такого же блекло-серого цвета и излучали такой же холод, что и каменные стены монастыря — эти глаза неотрывно смотрели на Давину. Обрамленное тонкой белоснежной тканью монашеской повязки узкое лицо аббатисы выглядело бесстрастным, в то время как ее пронизывающий взгляд, казалось, ощупывает Давину.
