— Николай, иди сюда.
Сипа подошел, задумчивый и скромный. Он поблагодарил меня за место, но был немногословен. Он расстелил матрас, забрался наверх, лег, замер.
Впрочем, задумчивым он оставался, пока не увидел кабель. Он вздрогнул, дотянулся до провисшего провода.
— Иван Георгиевич, о чем они думали, а? Любому захочется вздернуться, мне уже хочется. Куда мы попали?
Сипа ожил, спрыгнул на пол.
Иллюминаторы узкие, но голова вроде пролезет. В тюрьме так: есть окно, пусть самое узкое, обязательно кто-нибудь попробует разбить стекло, сломать решетку, проверить, можно вылезти или нет. А если?..
Да я и сам бы разбил, сломал, проверил.
Сипа примерился. Нет, не пролезть, даже если решетку выломать и стекло разбить.
— Зря ты надеялся, Иван Георгиевич. Не вылезти.
Псих иногда начинает представлять себя другим человеком — думать за него, действовать за него, чувствовать за него. Я не самый худший вариант подобного отождествления, но Сипе лучше остаться Сипой, а мне лучше лишний раз промолчать.
Сипа подошел к параше, пнул, прислушался к гулкому звуку, дотронулся до рваного края.
— Неподъемная. Кто будет выносить, говночист-герой Геракл? Нас в Древнюю Грецию везут? Я хочу бегать по лесной поляне и ловить стрекоз, а меня сунули в вонючий трюм, суки рваные. Да, Иван Георгиевич? Как на параше сидеть, я спрашиваю? А если качка? Можно жопу порезать и яйца отрезать.
Я подумал, хорошее слово — «качка».
— Качка — это хорошо. Если по морю поплывем, счастье.
Сипа согласился:
— И я говорю — хорошо. Попадем в шторм, теплоход выбросит на скалы, корпус треснет пополам. Мы вылезем, доплывем до берега и убежим.
В клетку продолжали вталкивать полосатых, незанятых шконок почти не осталось. Подо мной, на нижней шконке устроился астматик Махов, на соседнем ряду — Аржанов и кабардинец Асланбек, люди серьезные, несуетные, я их на сборке отметил, они жили молча.
А Моряк опять свое:
— Пеленг по левому борту! Командира на мостик!
Из дальней клетки крики:
— Кто такие пришли?
И еще голос:
— Новые, кто пришли? Меня Али зовут. Я из Гудермеса. Нохчи есть?
Нохчами чечены сами себя называют. По-научному если сказать, нохчи — самоназвание. А в тюрьме они чичи, почему, не знаю, наверное, так короче. И все остальные кавказцы, кто воевал, убивал или взрывал, тоже чичи или чечены, по национальностям только они сами себя различают, и те различают еще, кто с ними в одной камере сидит и кому они про свою национальность русским языком рассказали.
