- A что значит настоящий Aрмстронг? - интересовалась Любочка, чтобы сделать хозяину приятное.
Ярошевский закидывал ногу на ногу:
- Aрмстронг вообще играл настоящий джаз года до тридцатого, тридцать второго. Потом что... - он пренебрежительно щурился, - так, песенки, то-сe. Я свою коллекцию у одного румына купил. Это был еще тот оккупант! У него в Бухаресте был свой ресторан с танцплощадкой. Но потом его демобилизовали. Короче, мужчина попал на фронт. Приехал сюда с патефоном и чемоданом пластинок. Потом смотрит, тут стреляют, пятое-десятое, так он их продал...
- Ярошевский, - почти влюбленно говорила Любка, - что вы здесь делаете, я не знаю. Такие, как вы, уже все свалили.
- A, брось! Куда ехать? Не сегодня завтра Кондрат придeт.
- Раньше сваливать надо было, - сетовала Любка. - Я б такого жениха в жизни не упустила.
- Ты что! Кому я раньше мог сказать, что у меня брат попал в плен! Хлопнули бы как таракана. Ярошевский! Я? Ты-ты. К стенке.
- Ну, а сейчас?
- Мамка, - Ярошевский стягивал Любку с подоконника к себе на колени. Чтоб меня убили, поехали вместе! Гори оно огнeм, я согласен! Вставим там в какой-нибудь музейчик всe это барахло, купим дом с бассейном, и будешь деда ублажать до смерти, а потом найдешь себе какого-нибудь богатого байстрюка, а? Там, - он показал пальцем на потолок, - я тебе все прощу.
- Ну, вы гурман, Ярошевский, - подначивала его Любка, устраиваясь у него на коленях поудобнее и запуская пальцы в его белоснежную шевелюру. - A потянете молодку?
- Люба, я знаю? Я буду стараться.
- Ой, вы-таки рисковый, - в тон старику отвечала Любка.
Витяня лежала на диване и грызла яблоко. Сок тонкой струйкой стекал по щеке на подушку. Ей было скучно.
На смену Бейси приходил Дюк, на смену первой бутылке - вторая. Ярошевский ворковал с Любкой, тоскующая Витяня время от времени звала еe домой. Витяня мешала обоим, но делать с ней было нечего. Наконец, Любка сказала ей: "Ладно, пойдем" - и слезла с колен похотливца.
- Только начался разговор, так вы уходите, - пожалел Ярошевский. - A то еще танцы, то-сe...
- Мы уходим, но я еще вернусь, - успокоила его Любка.
Дверь захлопнулась, и старый соблазнитель остался один на один со своим преклонным возрастом. Хмель обратился ядовитым одиночеством, и на сердце у Ярошевского сделалось так же паршиво, как только что было славно. Он лег на диван. Сложил руки на груди и, закрыв глаза, сказал сам себе:
- Кадухес.
Любаша с Витяней тем временем спустились по узкой деревянной лестнице, пересекли асфальтовые волны маленького дворика и, миновав низкие своды подъезда, вышли на улицу. Здесь Любочка остановилась и сказала:
