Должно быть, он побледнел, потому что Валентина сказала ему:
— Вы плохо выглядите.
И, повторив еще раз, чтобы он пришел, она подала ему руку.
Он молча пожал эту руку и повернулся, намереваясь уйти.
— Лев Львович! — окликнула его Валентина. — О чем же вы меня спросить хотели?
Звягин оглянулся и несколько секунд смотрел ей в лицо тупо, не слыша ее слов.
Потом опомнился, пробормотал что-то, приподнял шляпу и быстро пошел прочь.
Валентина взяла извозчика и поехала домой. На губах ее бродила рассеянная улыбка, глаза следили за сквозными белыми облаками, которые теперь тянулись по небу.
Валентина думала не о Звягине.
В пятницу, семнадцатого января, Кириллов действительно приехал в Петербург.
Приехал он утром, часу в двенадцатом, и с вокзала не велел себя везти в «Angleterre» [9], где ранее всегда останавливался, а решил на этот раз взять номер в Северной гостинице. Тут ближе, сейчас с вокзала — да не все ли равно, какая комната? Гостиница останется гостиницей, этому надо покориться.
Кириллов был в дурном расположении духа. В вагоне он провел бессонную ночь. Дела складывались так, что дольше трех дней он никак не мог остаться в Петербурге, да и эти три дня урвать ему было трудно. Письма Валентины к нему за последнее время, несмотря на нежный, почти любовный тон, — не нравились ему. Он не мог бы объяснить, что в них неприятного, но они ему не нравились.
Не нравился Кириллову и поспешный отъезд Валентины из Москвы. Зачем было так торопиться? Агриппина Ивановна, когда сын сказал ей, что Муратова уехала, даже не поверила в первую минуту.
— Как уехала? Зачем уехала? — добивалась она. — Не могла уехать. Ведь она же обещала у нас побывать? И я к ней собиралась… Как же так уехать? Не познакомились путем, ничего…
Геннадий Васильевич, запинаясь, пытался объяснить матери, что у Муратовой дела.
Агриппина Ивановна умолкла, только пристально посмотрела на сына и покачала головой.
Тут в первый раз Геннадию Васильевичу пришла мысль, что Валентина, может быть, не очень понравилась матери. Но это укололо его так больно, что он сейчас же стал вспоминать, как долго Валентина сидела у них и как сердечно и хорошо говорила с ней Агриппина Ивановна.
Теперь, провожая сына в Петербург, она сказала ему только: «Поклонись же Валентине Сергеевне», крепче обыкновенного обняла его, благословила молча и опять долгим и нежным взором посмотрела ему в глаза.
Геннадий Васильевич знал, что она хочет сказать этим взором и чего не говорит. Он с глубокой любовью молча поцеловал руку матери и уехал.
