славной Думы явился Сенат, вместо приказов — коллегии, вместо
дьяков — секретари и проч. Та же бессмысленная для россиян
перемена в воинском чиноначалии: генералы, капитаны, лейтенанты
изгнали из нашей рати воевод, сотников, пятидесятников и проч. 34
Честью и достоинством россиян сделалось подражание.
Семейственные нравы не укрылись от влияния царской
деятельности. Вельможи стали жить открытым домом; их супруги и
дочери вышли из непроницаемых теремов своих; балы, ужины
соединили один пол с другим в шумных залах; россиянки перестали
краснеть от нескромного взора мужчин, и европейская вольность
заступила место азиатского принуждения... Чем более мы успевали в
людскости, в обходительности, тем более слабели связи
родственные: имея множество приятелей, чувствуем менее нужды в
друзьях и жертвуем свету союзом единокровия.
Не говорю и не думаю, чтобы древние россияне под
великокняжеским, или царским правлением были вообще лучше нас. Не
только в сведениях, но и в некоторых нравственных отношениях мы
превосходнее, т.е. иногда стыдимся, чего они не стыдились, и что,
действительно, порочно; однако ж должно согласиться, что мы, с
приобретением добродетелей человеческих, утратили гражданские.
Имя русского имеет ли теперь для нас ту силу неисповедимую, какую
оно имело прежде? И весьма естественно: деды наши, уже в
царствование Михаила и сына его присваивая себе многие выгоды
иноземных обычаев, все еще оставались в тех мыслях, что
правоверный россиянин есть совершеннейший гражданин в мире, а
Святая Русь — первое государство. Пусть назовут то заблуждением;
но как оно благоприятствовало любви к Отечеству и нравственной
силе оного! Теперь же, более ста лет находясь в школе иноземцев,
без дерзости можем ли похвалиться своим гражданским достоинством?
Некогда называли мы всех иных европейцев неверными, теперь
называем братьями; спрашиваю: кому бы легче было покорить Россию
— неверным или братьям? Т.е. кому бы она, по вероятности,
долженствовала более противиться? При царе Михаиле или Феодоре 35
вельможа российский, обязанный всем Отечеству, мог ли бы с
веселым сердцем навеки оставить его, чтобы в Париже, в Лондоне,
Вене спокойно читать в газетах о наших государственных
опасностях? Мы стали гражданами мира, но перестали быть, в
некоторых случаях, гражданами России. Виною Петр.
