Бунт, между прочим, тоже форма контакта.
Неучастие — форма участия.
Эту неразрешимость разгадывает только талант, и только практически, живым творчеством, то есть методом проб и ошибок.
Я действительно много рассказывал о своих немногих разговорах с Булатом, но об одном еще не приходилось.
Это было в пору его раннего, шквального, ошеломительного успеха. Кажется, в Политехническом: бушевала толпа у входа, мы ждали за кулисами (или в каком-то предбаннике, не помню). Я к нему подошел поздороваться и поддержать разговором: обстановка была нервная.
Он сказал:
— Рвутся слушать, поют, переписывают пленки. И никакое «мещанство» никого не отпугивает, никакая «дегероизация» не отвращает. За эти же песенки в 20-е годы такого автора, как я, растерзали бы, разорвали, линчевали бы тогдашние комсомольцы — без всякой указки сверху. А сейчас — поют. Просто я выразил то, что у всех созрело.
Как это выразить — загадка мастера и откровение поэта.
Термин «авторская песня» предполагает огромную роль индивидуального, личностного начала. Эту особенность авторской песни подчеркивали практически все, кто писал о ней. Как же случилось, что некоторые из этих песен стали хоровыми, компанейскими?
А как случилось, что Достоевский написал статью в газету Мещерского «Гражданин» именно как ее редактор? Это — песня Достоевского? Или это «песня редактора», исполненная Достоевским?
Булат поет:
— Ты что потерял, моя радость? — кричу я ему, а он отвечает: Ах если б я знал это сам…
Горечь отшельника.
И он же поет:
— Мама, белая голубушка, утро новое горит…
Сыновство, чувство слитости с материнским мирозданием, которое органично входит в жизнь каждого, ибо каждый ВСЕ ЗНАЕТ — не рассудком, а плотью и духом.
И это тоже Булат.
Поэт может написать песню специально для хора и подхвата — а ее не подхватят. Он может написать стон одиночки — и это подхватят.
Что «случается» — зависит от того, что в душах. И от того, угадает ли это поэт. Второе — залог его судьбы. Первое — таинство общей доли, где заложены мы все.
Ну, а «жанр авторской песни» — это такая же подвижная система, как всякий живой жанр. Сегодня — это рассеянная атака, рассыпанный строй индивидов, каждый из которых подчеркивает свою непохожесть: я — не как все. А двадцать, тридцать лет назад это было таинство катакомбной свободы, спасительное тепло «роя», вызревание личности во тьме казармы.
Поэтому тогда — подхватывали и пели хором (в том числе всякую дребедень), а сегодня слушают и оценивают, покачивая головами (в том числе и всякую неповторимую изысканность).
