Жак не смел глаз поднять, словно сам был виноват в случившемся. Конечно, он не сообщил о своем открытии, как договаривались, но Жанлен его понимал. Такие вещи не говорят по телефону. Да и зачем? Брат бросит работу, прилетит, а ей, может, давно на все наплевать. Она совершеннолетняя, делает, что хочет. И вообще, вопрос настолько щепетилен, что не знаешь, с какой стороны подойти.
— Я пойду за ней и заберу, — решительно сказал Жанлен, поднимаясь со стула.
— Я с тобой, — подскочил Жак.
Оставить его из-за простуды было бы кощунством. Есть вопросы, которые требуют пренебречь и здоровьем, и куда более ценными вещами. Вот только Жанлен не мог понять, зачем ему еще и брат в качестве прицепа? Он ведь не гулять идет, а выяснять отношения. Да еще какие! Здесь третий всегда лишний.
— Я один, мне просто надо одному. Если я ее приведу…
— Да-да, — быстро закивал Жак. — Я просто сейчас уеду к себе. Потом позвони, хорошо? В любом случае позвони. А то я не усну всю ночь.
Позвони.
Жанлен кивнул и, накинув куртку, вышел из дому. Стены коридора, потом фонари, улица все это вдруг показалось ему картонным: бутафория и ничего больше. Весь мир — сплошные декорации. Он не настоящий. Потому что в настоящем не должно быть такого. Почему она не пришла к нему? Ну почему? Сама! Все сама.
Так приучили ее с детства: заботься о себе сама, да еще мужчинам угождай во всех их прихотях.
Собственно, только повиноваться ее и научили, И ничего более. Как она его встретит? Как заговорит?
Тяжелое чувство угнетало Жанлена. Чувство, казалось бы, забытое им напрочь. Еще тогда, будучи адвокатом, он испытывал его, сопротивлялся ему, пытался быть беспристрастным в суде и не мог. Душа сама становилась на сторону правого. А ведь юрист не всегда защищает жертву. И вот это чувство снова навалилось на него.
Ужасное ощущение надругательства над святыней. То же самое испытываешь, когда кто-то срывает посаженный тобой же цветок. Жанлен слишком близко к сердцу принимал этот мир. В его сознании сложился некий идеальный вариант: справедливый, прекрасный, служащий добру и красоте. И это был его мир. Он чувствовал ответственность за него, ощущал свою причастность к каждому предмету, вещи. Это мой мир.
Как мой дом. И любое вмешательство грязи воспринималось им как надругательство, осквернение дорогих его сердцу идеалов. Разбирая очередное преступление, Жанлен каждый раз вновь и вновь переживал одно и то же. Представьте, что вы вышли из комнаты, а там за время вашего отсутствия покопались не просто чужие люди, а недруги. Они знали, где хранятся реликвии, и осквернили их особо изощренным образом. Они знали, где вы храните дневник, и надругались над ним. И вот именно такое чувство Жанлен испытывал сейчас. Изувечили прекрасный цветок, подрезали крылья великолепной птице. Еще одна жемчужина этого мира подверглась осмеянию и пошла по рукам. И у Жанлена стыла в жилах кровь, наливались силой кулаки — он не позволит. Никогда не допустит этого, пусть даже придется горы свернуть!
