"Убей скромно, - учил звук, - не выебываясь, никто не требует излишеств, вовсе не надо совать пенис в анус и дразнить лихой языческой пляской остывающий труп".
Скромно - нагло, но когда мне было двенадцать лет, я впервые взял в руки острый нож, хлеба меня попросили нарезать, гости в дом пришли, и я сразу же порезался сам, а хлеб так и остался целым. Херес и другие, подойдите сюда, снимите Свету с подоконника, разгребите всю эту блевотину, найдите под ней острый нож, но сначала только для хлеба, а потом, когда я с хлебом научусь, уже для старухи
А ведь еще есть любовник... Он - здоровый, угрожать ему бесполезно; звук ошибся, скромно не получится. А убить нагло - это уже совсем выше моих сил.
Я вздохнул свободно, с головой ушел в Хереса. Но сердце и душа опять были против, они хотели только одного - вспоминать, вспоминать, вспоминать... Я стал по памяти навещать те места в парке, где мы с собакой писали, вернее, писала только она, а я с восхищением смотрел. Ведь она умела писать, подняв две лапы сразу! Вот, например, возле того дерева, и возле той помойки, и у той тоже - в России уже давно на каждом шагу помойки - и хоть бы раз упала или даже поскользнулась на февральском перекошенном льду. Пусть тебе хорошо будет с блядями, но только смотри, не подавись паштетом, много баварского паштета сразу есть нельзя
"Ну и что любовник? - ехидно дразнил меня звук. - Ты тоже не мальчик, за твоими плечами - спорт, тяжелая физическая работа, начатый перевод Хереса. Выследи, когда она одна, когда тихий закат, мать его, едва опустится на городскую блевотину", - я сразу вспомнил при этих словах насмерть перепуганную девушку Крамаренко и на этот раз точно сгорел в огне стыда. И прогнал звук, пусть сам и следит за своими закатами! Закат - это не аргумент. И не факт.
Но звук накаркал. Мне снова все подсказывало, что я обязан убить, и убить честно, от души. Даже изувеченные ступеньки в парадном, да - даже детские глазенки, про старушек я вообще молчу, даже дома, от которых остались одни коробки, а внутри ремонт идет, любая засранная мелочь урбанистического пейзажа, да все, все, и перечислять напрасно не стоит, смотрели на меня с нескрываемой мольбой, словно требуя: "И после того, как все уже кончено, а Ельцин оказался таким же говном, как и говно дней, - старуха еще жива?!". "Подождите, - отвечал я, - "Самоучителя" же нет, может, что-нибудь узнаю на улице, случайные люди возьмут и подскажут невзначай".
