Так-то оно так, — ответил Ян Йозеф, — но стоит вспомнить о гимназии, и мне кажется, что я все-таки прав. Ох, знал бы ты ее, отец!
Я ее знаю, — промолвил Ян, поднимаясь в раздражении. — Знаю. Учителя заботятся о твоей пользе, а ты дурак и лентяй!
Тогда с сыном поговорила Йозефина, и оба пришли к согласию.
— Лучше бросить это мученье; я сама потолкую с отцом.
Подойдя к мужу через некоторое время, Йозефина нашла его все еще в возбуждении. на странно бледном лице топорщились взъерошенные усы, приступы озноба сотрясали тело. Сомнительно, чтоб он ее слышал, потому что ничего не отвечал. Йозефине на секунду пришла в голову мысль, что муж ее помешался, но тут же она поняла всю необычайную серьезность его состояния.
В эту минуту мимо безобразной поросли из прутьев, долженствовавшей служить оградой и украшением дома, прошли двое — Дейл и Рудда.
Доброе утро, — поздоровался дорожный мастер, которого все еще не сломили годы. — Мы зашли условиться насчет того, чтоб заглянуть в «Глинянку» — ведь завтра опять воскресенье.
На этот раз воскресенье опоздало, — ответил Ян. — Я болен.
И, пропуская все шутки мимо ушей, он стал рассказывать о Яне Йозефе.
— Не стоит сердиться на парня, — заметил торговец содовой. — Чего ты уперся, зачем тебе, чтоб твой сын подчинялся дурацким гимназическим правилам? Коли у него голова на плечах, не пропадет.
Как ты, — съязвил Дейл.
Мой пример неплох, — возразил Рудда, забыв обо всех своих бедах и о службе в синагоге. — Я сам себе хозяин.
Ян опечалился.
— Сказал бы я тебе, кто ты есть, милый мой, — проговорил он, поднимая лихорадочно блестевшие глаза.
Дейл, чья душа оставалась вся на дорогах, хотел было напомнить о «Глинянке», но Ян уже говорил:
— Никогда еще не было более жалкого помела, чем ты, Рудда. Никогда так не унижали просвещенного человека, как унижен ты среди прочих просвещенных в раввинов. Твой котелок — посмешище, и старое лицо твое — посмешище. Когда ты говоришь, они готовы лопнуть со смеху, в ответ на твою печаль они хихикают, и пинок ногой — вот твоя награда. Ты помогал мне в беде, а я не вернул тебе долга. Может, расплачусь хоть отчасти, сказав тебе правду.
Продавец содовой таил в себе дар безрассудства, который делал его способным постигать больше, чем слова. Стоя за своим ларьком, он упорно размышлял о соотношениях начала и конца, рисуя пальцем лежачую восьмерку — символ бесконечности. Эта утаенная склонность роднила резонера с Яном. Однако из моря, обозначаемого грозным словом «ничто», выступал остров мыслящего Руддова бытия. Теперь же у ног Маргоула открылась, хоть и неглубокая, яма, чтобы поглотить и так-то малое достоинство Рудды. Но кем станет он, лишенный и этой малости? Найдет ли свой опорный камень? Рудда стоял среди них под утренним солнцем, ударенный старой правдой. Длинная шутовская фигура его клонилась, готовая рухнуть, пока ее не выпрямило негодование.
