, он сказал: «Вот моя госпожа Сюй». А госпожа Сюй показала пальцем на небесную Ткачиху и Пастуха
[14] и сказала: «А вот это вы, Ваше величество, и Погибель Царству. Хотя сегодня пятый день третьей луны, давайте отметим праздник Седьмой Ночи». Сыну Неба эта затея пришлась по душе, и он снова опрокинул полную чару вина. Тут государь вконец захмелел и уже не мог бы сказать, сколько будет трижды семь или дважды восемь. Лицо у него стало красным, как кровь, голова то и дело падала на грудь, язык заплетался, ноги подгибались, и он повалился на госпожу Сюй, а Погибель Царству села рядом и возложила государевы стопы себе на колени. Была там еще девица из служанок госпожи Сюй, очень привлекательная собой и к тому же сметливая. Сорвав хризантему, она подбежала и, хихикая, воткнула цветок в волосы Сына Неба, чтобы он стал похож на Сына Неба, Опьяненного Цветами. Такое веселье! Ни дать ни взять — остров блаженных на земле!
А все же, если подумать, в прошлых поколениях много было императоров, и среди них немало легких мыслями. Нынче их дворцы сровнялись с землей, о красавицах их и памяти не осталось, да и сами императоры канули в забвение. Нет нужды поминать династии Цинь и Хань, Юга и Севера — вот и наш покойный государь, будучи в расцвете сил, любил удовольствия. Он построил Башню Жемчужного Дождя. Башня та и вправду получилась на славу: вся облицована белой яшмой, окна обложены резным зеленым камнем, к северу от нее стоял Грот Ледяной Пещеры, откуда можно было любоваться восходами и закатами. Ступеньки, что спускались вниз от башни,— красного сандала, оправлены червонным золотом. Как вспомню — лотосовые лица нарумянены, кожа, цвета лепестков сливы, напудрена, платья из шелка прозрачней крылышек цикады, флейты из Шу и струны из У — невозможно было без волнения это видеть и слышать. А вчера императрица велела мне подмести Восточный Сад. Взглянула я на то место, где когда-то стояла Башня Жемчужного Дождя, и поначалу увидела только бурьян. А потом всмотрелась в туманную даль и там, где высились стены башни, крытой разноцветной черепицей, заметила груды черепков, рядом громоздились друг на друге обвитые драконами столбы и разрисованные бабочками балки. Увидела я и кое-что почуднее: солнце еще не взошло, и из колодца под сосной вылетали блуждающие ночные огоньки. Но, сколько я ни вглядывалась, нигде не было видно ни поющего юноши, ни танцовщицы, только под шум дождя заунывно куковали кукушки — одна нота высокая, одна низкая. Вот тут и вправду начинаешь понимать, что и императору, и простолюдину суждено уйти в небытие, государева наложница и деревенская баба одинаково обратятся в прах. В прошлом году во время новогоднего праздника даос Сун Лэ сказал мудрые слова. Узнал он, что наш Легкий Мыслями Император готов хоть день напролет любоваться пейзажами, и чтобы на них еще были нарисованы люди, и преподнес нашему государю картину с видом горы Ли. «А гора Ли все еще существует?» — спросил Император. «Короткая жизнь горы Ли продлилась только две тысячи лет», — ответил даос. «Так ведь две тысячи лет — совсем немало», — рассмеялся Император, а даос ему в ответ: «Мне только жаль, что эти две тысячи лет не были одной непрерывной жизнью. Гора Ли — поросший деревьями земляной холм — существовала двести лет, люди говорили о ней четыреста лет, а летописцы упоминали в своих записях еще девятьсот. Всего получается без малого две тысячи лет». В тот день я стояла прямо напротив даоса и слышала каждое его слово. Это было больше года назад, а второго дня встретилась мне одна ученая наложница, и я напомнила ей про даоса Сун Лэ. Она сказала, что на той картине с видом горы Ли был изображен могильный холм Цинь Шихуана
