— Так, так, правда, — раздалось еще несколько голосов, — в магистрате была получена бумага о том.
— Ложь это, кламство! — вскрикнул Щука, сидевший ближе к концу, сорвавшись в одно мгновенье с места; бледный, взволнованный Семен тоже сделал невольное движение вперед, но Мачоха остановил их движением руки и продолжал сам:
— Милые панове братчики мои! Все вы знаете, как я побожно шаную и люблю честное и славное братство наше; никогда бы не дозволил я себе привести сюда гвалтовника и убийцу, но, взявши добрую и полную ведомость о сем брате нашем Семене Мелешкевиче, я говорю вам и клянусь в том вот этой седой головой своей, что не есть он ни вор, ни грабитель, ни гвалтовник, а есть честный горожанин, которого ограбил, опорочил ведомый всем нам райца и лавник киевский Федор Ходыка!
— Ходыка? — вырвался у всех присутствующих изумленный возглас, и все с любопытством понадвинулись вперед; только горожанин, выступивший с обвинительной речью против Семена, как-то сразу, при первых же словах Мачохи, съежился и стушевался.
Мачоха рассказал собранию все, что знал о возмутительной проделке Ходыки над Мелешкевичем, об аресте его за долги в Нюренберге, о появлении в киевском магистрате шести лжесвидетелей и о том, что, вследствие всей этой интриги, Ходыка купил за ничтожные деньги все имущество Мелешкевича и оставил его совершенно нищим. Не забыл Мачоха упомянуть и о Галине, и о том, что Балыку хочет затянуть в свои сети Ходыка, понявши его дочку за своего сына Панька.
С напряженным вниманием слушали все рассказ Мачохи. История Семена касалась близко их сердец. Почти все собравшиеся здесь братчики были противники Ходыки: каждый из них если не сознавал, то чувствовал ясно, что все его желания идут вразрез с желаниями магистрата и мещанства, а потому всякий из собравшихся здесь от души желал разрушить союз Ходыки с Балыкой, и каждое обстоятельство, могущее послужить к явному разоблачению недобросовестности Ходыки, являлось для них в высшей степени желанным.
Кроме того, большинство присутствующих знало хорошо и покойного Мелешка, и самого Семена, а потому-то несчастье Семена находило себе горячий отклик в их сердцах.
Только на маленького горожанина с большой головой речь Мачохи не производила, по-видимому, благоприятного впечатления. Воспользовавшись тем, что внимание всех было привлечено теперь к Семену и Мачохе, он незаметно отодвинулся к окну; почти совсем закрытый густой тенью, прижался к самой раме окна и стал жадно прислушиваться к словам Мачохи; но, судя по злобному огоньку, вспыхивающему в его глазах, можно было судить, что рассказ Мачохи не возбуждал в нем ни сочувствия, ни сожаления.
