Когда Тони уходил, Андре, все еще обнаженная, лежала на кровати в голубой комнате и не собиралась вставать.
— Считали ли вы Николя способным на насилие?
— Нет.
Однако это был больной человек, который с детства привык жить в своей скорлупе.
— Приходило ли вам в голову, тогда, в Триане, что он может быть вооружен?
Об этом он даже и не подумал.
— Вы беспокоились за свои семейные отношения?
Они с Дьемом никак не могли найти общий язык, одни и те же слова имели для них разный смысл. Постоянно происходило некоторое смещение.
Он делал вид, что работает, положив перед собой кучу счетов, время от времени ставил карандашом ненужный крестик возле какой-нибудь цифры для правдоподобия.
Дочка, примостившись у его ног, играла с машинкой без одного колеса.
Метрах в двадцати за лужайкой, огороженной белым забором, он видел дорогу и крайние дома деревни, дворы с садиками, где цвели георгины. Кое-где на фоне серых стен выделялся огромный черно-желтый подсолнух.
Когда он вернулся, то машинально посмотрел на часы — было без четверти шесть. Двадцать минут седьмого заглянула Жизель:
— Я подаю как всегда?
— Может, немного попозже? Хочу закончить до обеда.
— Пап, я есть хочу.
— Это недолго, малыш. Если я задержусь, садитесь обедать с мамой.
Именно в этот момент он вдруг почувствовал накатившую панику, которой не было, даже когда он с одеждой в руках прятался на третьем этаже отеля. Почти физическое чувство страха, спазм в груди, лихорадка заставили его подняться с места и встать у окна.
Когда он закуривал, руки дрожали, а ноги вдруг стали ватными.
Предчувствие? Он говорил об этом психиатру, вернее, профессор Биго сам вытянул из него это.
— Раньше с вами такого никогда не случалось?
— Нет. Даже когда я чудом остался цел после автомобильной аварии. Хотя в тот раз, очутившись в поле без единой царапины, я вдруг заплакал.
— Вы опасались Николя?
— Он всегда был для меня загадкой.
— Со школьных лет?
К счастью, стрелки еще не достигли половины седьмого, когда «ситроен» появился на вершине холма. Он проследовал мимо дома, за рулем сидела Андре, ее муж рядом с ней, ни он, ни она даже не взглянули в его сторону.
— Я закончил, Жизель.
— Тогда — к столу. Мариан, иди, мой руки.
Они обедали как и в любой другой вечер: суп, омлет с ветчиной, салат и на десерт — камамбер и абрикосы.
Под окнами был огород, за которым они оба ухаживали, а Мариан часами ползала на корточках, выпалывая сорняки.
Фасоль уже дотянулась до конца подпорок, за проволочной сеткой клевали зерно десятка полтора белоснежных кур лигурнийской породы, в глубине сарайчика копошились кролики.
