– Ступай, ступай, да вели мне послать Василия Кирилловича!
Воронихина побежала прочь. Императрица поманила меня пальцем, вытянув далеко руку. Я поднялась с кресла и поспешила подойти, думая, что принимаю унижение, ничем в этом не отличаясь от верной чесальщицы августейших пяток. Императрица перешла на немецкий язык, выражение ее лица тотчас переменилось и сделалось осмысленным, совершенно исчезла странная глуповатость, только что искажавшая ее черты. Ее величество спросила меня, действительно ли я веду записки. Я отвечала утвердительно. Она спросила, о чем я пишу и кто читает мои писания. Я совсем успокоилась и ответила, что пишу для своей памяти, чтобы по возвращении в свое отечество пересказать брату виденное мною в России, а читала мои записки госпожа Сигезбек и не нашла в них ничего предосудительного и хвалилась моим умом, о коем я сама отнюдь не самого высокого мнения. Ее величество молча слушала. Я сказала, что захватила свои писания с собой, и тотчас раскрыла ковровый мешочек и вынула тетрадку. Императрица взяла поданную ей тетрадку благосклонно и раскрыла, склонив голову в красном платке. Я не подозревала, что Ее величество настолько хорошо читает писанное по-немецки. Видно было по ее лицу, что сначала она читала внимательно, а после только пробегала по листам глазами. Вошла фрейлина и доложила о приходе неизвестного мне Василия Кирилловича[81]. Ее величество отдала мне тетрадку и велела снова вернуться на прежнее место у двери.
Вошел неряшливо одетый господин в трепаном парике. Императрица велела ему читать на память. Он стал на колени у камина и принялся декламировать русские стихи, по звучанию и ритму отдаленно напомнившие мне Гомера, которого читал и переводил Карлхен, покамест изучал греческий. Я впервые слышала русские стихи, но язык их был так странен, что я не могла понять ни слова, хотя понимала, что это действительно стихи на русском языке. Покамест этот язык не очень пригоден и для стихов…
Ее величество приказала поэту удалиться, что он и исполнил с улыбкой. Но перед этим… О, перед этим она изволила отвесить ему полновесную оплеуху!..
– Можешь описать мою домашнюю жизнь, – обратилась ко мне императрица.
– Как прикажет Ваше величество, – отвечала я дипломатично, то есть не более дипломатично, нежели Авдотья Воронихина. Себе-то я не стану лгать, я просто-напросто унижалась и раболепствовала.
Давешняя фрейлина вновь явилась. Ее величество спросила о каких-то «девках Салтыковых», почему они сегодня не пели. Фрейлина ответила, что они вконец охрипли. Императрица встала со своего кресла, топнула ногой, обутой в персидскую туфлю, громко крикнула, что прибьет указанных девок своею рукой, и приказала сослать их на неделю стирать белье на прачечном дворе. Затем снова обернулась ко мне и велела следовать за ней. Я засеменила, уставившись в ее широкую спину в зеленой турецкой материи.
