Что касается специально Корвейского монастыря, откуда будто бы происходит Первый Медицейский список, мы имеем достаточно отрицательное свидетельство в письме самого Поджо Браччолини, адресованном к Никколо Никколи еще из Англии, что знает он этот немецкий монастырь как свои пять пальцев, и — не верь дуракам, никаких редкостей в нем нет! Из ближайших по времени ученых (включительно до его первоиздателя Берсфельда) решительно никто ничего не знает о находке Тацита в Корвейском монастыре. Смутно все говорят о Германии, как то было и во время Никколо Никколи. Современники и друзья Арчимбольди — Алчати, Угелли — ничего не говорят о роли его в столь важном и славном открытии века. Больше того, Угелли рекомендует Арчимбольди особой столь знатного происхождения, что мудрено даже и вообразить его на скаредном амплуа провинциального собирателя налогов и милостыни. Аббат Мегю в XVIII столетии оставил легенду о корвейском происхождении Тацита без внимания. Бейль сообщает ее лишь как слух, изустно, в виде анекдота, переданного ему «покойным господином Фором, доктором теологии Парижского факультета». Со слов того же Фора, он рассказывает, что папа Лев Х так желал найти недостающие главы Тацита, что не только обещал за них деньги и славу, но и отпущение грехов. Удивительно ли, что их поторопились найти?
Итак, обе части Тацитова кодекса — одинаково загадочны происхождением своим. Гошар предполагает по единству темнот и легенд, их окружающих, что они оба — одного и того же происхождения и общей семьи: что они вышли из римской мастерской флорентийца Поджо Браччолини» ([8], стр. 374—382).
«Становясь в роль прокурора, обвиняющего одного из величайших гуманистов в преднамеренном подлоге, Гошар, естественно, должен быть готов к ответам на все возражения противной стороны — защитников Тацита…
Первое возражение — о неподражаемом латинском языке Тацита, собственно говоря, самое важное и убедительное, с нашей современной точки зрения, рушится пред соображением о типе образованности XV века вообще и Поджо Браччолини, как его литературного короля, в особенности. Для этого писателя классическая латынь — родной литературный язык. Он не пишет иначе как по–латыни — и как пишет! По гибкости подражания это — Проспер Мериме XV века, но еще более образованный, гораздо глубже, вдумчивее и тоньше. Он знает, что ему предстоит иметь дело не с большой публикой, классически полуобразованной, если не вовсе невежественной, но с критикой специального классического образования, и идет на экзамен знатоков во всеоружии разнообразнейших стилей. Когда читателю угодно, Поджо — Сенека, Петроний, Тит Ливий, как хамелеон слога и духа, он пишет под кого угодно, и его «под орех» так же красиво, как настоящий орех (тем более что самого ореха никто в глаза не видал. —
