— Ну и мерзостная погода! — воскликнул он, пытаясь скрыть тревогу под манерой светского ветреника. — Дорогая моя, я еле держусь на ногах. Вы не поверите, сколько я обегал магазинов, прежде чем разыскал этого Тилли.
Тетя Урсула хорошо знала Освальда, и эти дары данайцев немного ее насторожили, но все же такое внимание не могло ей не польстить.
— Бедняжка! — сказала она сострадательно. («Бедняжка» относилось к тому, что Освальд в мерзостную погоду разыскивал для нее книгу.) — Очень мило с твоей стороны! А какую карьеру сделал граф Тилли,>{5} поистине великий человек, погубленный этой ужасной революцией. Но знаешь, Освальд, нехорошо, что ты тратишь драгоценное время и деньги на мои прихоти. Мне было бы куда приятнее, если бы ты думал о своей карьере.
— Как раз об этом я и хотел с вами посоветоваться, — выпалил Освальд.
— В самом деле? Чем же ты намерен заняться?
Поскольку эти слова вырвались у Освальда непроизвольно, он растерялся и почувствовал, что нужно как-то выиграть время. Он спросил:
— Можно закурить, тетя?
— Можно, милый, только не роняй пепел на ковер. А теперь расскажи мне подробно о своих планах.
Освальд не спеша раскурил папиросу и с удивлением заметил, что руки у него дрожат.
— После войны, когда я ушел с государственной службы, — начал он с расстановкой, — я чувствовал, что мне необходимо отдохнуть.
— Бедняжка! — сказала тетя Урсула.
— Но я обнаружил, — пустился фантазировать Освальд, — что безделье не в моем характере.
— Нy разумеется! — горячо подтвердила она.
— К тому же, — добавил он осторожно, — безделье мне не по средствам. Уже сейчас состояние моих финансов меня не на шутку тревожит.
— Вот как?
Тетя Урсула выпрямилась и устремила на него пристальный взгляд.
— Дело в том, — пролепетал Освальд едва слышно, — что и перебрал со своего счета.
— Сколько? — Не вопрос, а пистолетный выстрел.
— Около трехсот восьмидесяти фунтов, — признался он убитым голосом.
Тетя Урсула в ужасе всплеснула руками. Триста восемьдесят фунтов! И она обрушилась на Освальда со всей страстью и силой, каких никогда не смела проявлять в супружеских ссорах. Что он натворил? Куда он их истратил? Он связался к какой-нибудь женщиной? Или с женщинами? Нет, это неслыханно! Уж не воображает ли он, что бедная старуха, разоренная подоходным налогом — а все эта ужасная война, за которую надо расплачиваться, — продаст с себя последнее платье, чтобы заплатить долги распутника и транжира? Триста восемьдесят фунтов — да это целое состояние, хватило бы на покрытие государственного долга! И о чем только Освальд думает? Он, видно, решил всех их разорить и опозорить?
