Относительно же дела мы так полностью сходились, что спорить было решительно не о чем.
Сам он для этого дела жертвовал всем — временем, деньгами, он отдавал ему все силы, все. Хуже было то, что в том, что он делал, он не находил ничего особенного. Риск? Подумаешь! Если немцы приступятся к нему с расспросами, он уж сумеет обвести их вокруг пальца.
И я думаю (и это хуже всего), что он бы и вправду сумел. Он всегда выглядел таким открытым, таким обезоруживающе спокойным.
Впрочем, в людях он не очень разбирался и, случалось, попадал впросак. Но это его ничуть не обескураживало. Если он в них ошибся — тем хуже для них!
По существу же, он был жестокий, беспощадный, собственно, даже несносный субъект. Просто он мне был по душе. Помимо того, что я им восхищался.
Так ли уж необходима мне моя лаборатория? — спросил он. И ответ был тот, какого он ожидал: нет, она не была мне необходима.
Он походил по флигелю, приглядываясь, принюхиваясь. Потом сказал:
— Это именно то, что мы давно ищем.
И объяснил подробнее.
Уже несколько месяцев он и его группа подыскивали место, куда можно направлять людей (по нескольку или поодиночке), нуждающихся в надежном укрытии, но так, чтоб с ними легко было бы связаться. И вот оно, это место! Его сами немцы охраняют, так сказать. Не придет же им в голову, что кто-то прячется прямо у них под носом! Единственно, чего не хватает — запасного выхода, на случай, если все же стрясется беда. Но он еще раз все оглядел, походил вокруг дома с полчаса и вернулся довольный. Все можно уладить. Стоит только пропилить дверцу в заборе позади флигеля, и ты попадаешь в соседний сад. Три шага — и ты на посыпанной гравием дорожке, ведущей к соседнему дому. Еще несколько шагов, и ты позади того дома, на тропке, с двух сторон укрытой оградой в человеческий рост и выходящей на боковую улочку в пятидесяти метрах отсюда. Непосвященному ни за что не догадаться, что это запасной выход.
— Роскошно! — сказал он. — Можно сказать, так хорошо, что почти не верится. — И — он огляделся, — слишком жирно в такие времена держать тут лабораторию!
Неожиданно он задумался.
— Да! Насчет этого твоего дела! — сказал он. — Ты больше ничего не слыхал? Кажется, рассмотрено и прекращено, так, что ли?
Я ответил, что, кажется, так.
— Ну ясно. Все верно. Надо же и им иметь совесть. Впрочем, ее-то им как раз и не хватает. Ну ладно. Значит, ты говоришь, закончено. Отлично. Тебе и так досталось, с тебя хватит!
