Для прозы это – нормальный диагноз.
Для поэзии – приговор…
Мы жалели гостей, как хороших людей,
что не знали, о как мы с котом прехитры,
как мы ждем проводить и окончить содом,
и обратно нестись, кот со мной, я с котом,
а вернувшись, ходить и ходить все гуськом,
да по всем этажам в красном доме на слом…
…Поссорились мы нелепо и, в принципе, закономерно.
Из-за бродячего призрака идей коммунизма.
Ага.
Не шучу.
Так оно и было.
Ничего смешного…
…Надо сказать, что водку в ту пору прекрасную молодые русские поэты пили мало и редко.
Не верите?
А зря…
Зачем ее, простите, пить, когда вокруг так много куда более дешевого и вкусного портвешка продается?
А мы, хоть и словесники, – но и в арифметике тоже немного смыслим.
В смысле, – считать умеем.
А портвешком, кстати, – уж нахлобучит, так нахлобучит…
Но в тот раз нам как раз – простите за невольный каламбур – как раз с портвейном-то и не повезло.
Не было его, миленького и любименького.
Вот и пришлось закупать горькую, как сама жизнь, и вызывающую при употреблении точно такой же рвотный эффект «андроповку».
И какой-то колбасы типа «собачья радость» вместо привычного сыра с печеньем.
Игорь, правда, чтоб немного сгладить разницу во впечатлениях, прикупил в Елисеевском грамм двести ароматной молотой «арабики»: турка у Галки в наличии имелась, а варка кофе Афониным искренне почиталась, даже была для него – священна. У меня вообще было ощущение, что эта процедура у него на третьем месте стояла: после стихов и женщин.
А может – и на втором.
Игра в слова давно уже стала для него судьбою, а женщины – так, приятным к ней дополнением, не более того.
Такой уж он был человек, что поделаешь.
Тогда был.
Сейчас – не знаю.
Увы…
…Ну да ладно.
Вопрос «куда ехать», естественно, не стоял.
Само собой – к Галке.
Еще на прошлой неделе договаривались…
…С самого начала все не так пошло.
Да еще и водка эта дурацкая.
Вот и договорились до общественно-политического строя.
Срамотища…
…Надо сказать, что на закате советской империи, что бы сейчас ни говорили о своем героическом прошлом «кухонные бойцы» той счастливой эпохи, диссидентом было быть модно и достаточно безопасно.
Если не переходить определенную грань, разумеется.
А так, анекдоты «про дорогого Леонида Ильича» рассказывало и слушало столько народу, включая и номенклатурных работников, что вполне могло хватить не на одну стройку века.
Просто – они были никому не нужны.
Ни стройки, ни, простите, рассказчики.
Нет, самых-то буйных и сумасшедших, разумеется, – изолировали любым удобным образом. Предпочитая все-таки гуманно высылать из страны, к чему многие из этих людей, не скрываясь, и стремились.
