Я жизнь люблю.
А смерти не то чтобы боюсь, – я свое еще в армии отбоялся, – просто стараюсь держаться от этой дамы по возможности подальше.
К сожалению, увы, не всегда получается.
Вообще наш жизненный путь, как правило, украшен смертями близких и знакомых нам людей, как обычная дорога стандартными полосатыми столбиками с указателями километража от пункта назначения или до пункта прибытия.
Такие дела…
…А еще Галка – была своей.
К ней, в маленькую комнату неподалеку от метро «Рижская», можно было прийти хоть когда, хоть в любую ночь за полночь.
Главное, чтобы Галка сама была дома.
Достать купленное по дороге вино и какую-нибудь немудрящую закусь, и до утра проговорить о стихах и просто за жизнь, о которой, как я понимаю сейчас, эта не следящая за своей внешностью девчонка знала побольше, чем мы с Афониным и Вещевайловым.
Метро «Рижская»…
Старый кирпичный дом…
Девятнадцатый век, или ЖЭК номер шесть
оказал мне изысканно-странную честь
жить последним жильцом в красном доме на слом
с раскладушкой, картошкой и старым котом.
Галка читает стихи чуть протяжно, немного раскачиваясь, глаза полузакрыты.
Ворожит, ворует…
…Самое смешное, и самое страшное, что у Галки это было – всерьез.
Все остальные, и я в том числе, большей частью, – играли в слова.
Она в этих словах – жила…
На последние деньги – четыре рубля —
я купила коту красный окорок, для
того, чтоб за весь побирушкин свой век
он наелся, как ест каждый день человек…
…А вот кота, кстати, – совершенно не помню.
Только его жадное чавканье дурной ливерной колбасой с говорящим прозвищем «собачья радость».
Не только собачья, как выясняется…
Странно, да?
Стихи помню – кота нет…
…Семь пробьет, а в восьмом приходили друзья,
и жалели они то кота, то меня,
то меня, то кота, и печенье и сыр
доставали как дар, и съедали дары…
А вот печенье и сыр – помню очень хорошо.
Обычная по тем временам закусь под сухонькое.
Вот только как эта нехитрая снедь умудряется становиться настоящей высокой поэзией, – я и тогда не понимал, да и, если честно, – сейчас тоже не всегда догоняю…
Не того профиля способности, извините.
Видимо, для этого надо было не играть в слова, а жить в них.
А это уже – совершенно не мой диагноз: я всегда относился к себе довольно иронически, а «тонкие душевные терзания» вкупе с пафосом старался нещадно душить, искренне полагая источником дурновкусия.
Как говорит моя нынешняя жена: у тебя отвратительно здоровая психика, не убавить и не прибавить.
Сам удивляюсь.
