Первое мое стихотворение было опубликовано в школьной стенгазете.
Называлось оно «Вертикаль», и больше я об этом безобразии, к счастью, ничего не помню.
К счастью, – потому как стихи сии были, разумеется, – полным говном.
А вот саму школу, – точнее, старшие ее классы, – напротив, помню очень даже хорошо.
Ага.
Тяжело такое запамятовать.
Хотя бы потому, что девятый и десятый классы были, пожалуй, самые шкодные, романтичные и забавные годы в моей жизни.
Да и сама по себе школа была – ого-го.
Специализированная.
В смысле, – музыкальная, а вовсе не то, что вы подумали, зная скверную репутацию автора этих строк.
Можно сказать, – элитная.
Московская Государственная городская хоровая капелла мальчиков при институте имени Гнесиных.
Располагавшаяся непосредственно на Пушкинской, в Малом Палашевском переулке, неподалеку от Патриарших прудов, куда мы все, начиная с восьмого класса, дружно бегали за сигаретами.
Табачную точку, кстати, называли «у грузинки», хотя торговавшая там милая тетушка никакой грузинкой, разумеется, не была, а наоборот, оказывалась вполне себе реальной мамой знаменитого в ту пору музыканта Александра Кутикова из культовой тогда группы «Машина Времени».
Вот у нее как раз – и затоваривались.
В полный рост, ага.
Человек-то, собственно говоря, нужды и запросы молодого поколения музыкантов – вполне даже понимающий. Ибо ходят упорные слухи, что музыканты «Машины» временами не только табак курят, но об этом можно – только шепотом…
…Она, в смысле, школа, – собственно говоря, и сейчас там располагается.
В Палашевском.
Такая фигня…
…Вот там-то я и учился, если это так можно назвать, – музыке, – под доблестным руководством самой грандиозной Нинель Давыдовны Гамбург, Царствие ей Небесное.
Великая была тетка, чего уж там.
Великая и Ужасная.
Сейчас этой самой Капеллой руководит мой бывший одноклассник и, кстати, отличный товарищ, Леня Баклушин, чуть ли уже не заслуженный артист России, – бывший некогда нормальным таким московским музыкальным ботаником, обладавшим замечательным дискантом и вполне себе банальной школьной кличкой «Боевой Бекля».
Почему, кстати, «боевой» – лично для меня до сих пор загадкой остается.
Глумились, наверное.
А что реальным поводом послужило – сейчас уже как-то и не упомню…
И я искренне сомневаюсь, что добрейший и талантливейший Ленчик хотя бы на йоту может приблизиться к тому уровню поистине сверхъестественного ужаса и совершенно нереального обожания, которые сопровождали грозную Нинель по гулким коридорам сего богоугодного и, очевидно, богоспасаемого учебного заведения.
