– В общем, меня можешь кончать, как душе угодно, но дочь мою, мою Эльзу, умоляю, спаси…
Филипп поспешно поднял со стола пистолет и, повернув его вперед рукояткой, предложил Петеру.
– Все равно мне не жить с таким камнем на сердце. Судебные исполнители Бэка и Мегерер обещались меня подкараулить как-нибудь на улице и выпустить кишки. Но их я не боюсь. Другое дело, каждую ночь снится, будто ты мстишь за свою Грету. Царствие ей небесное! Каждую ночь с того самого дня, как ты вернулся в Оффенбург и сказал, что она заболела и умерла, – он размашисто вытер несуществующую слезу. – Так что лучше уж прямо сейчас пристрели меня как собаку, чем ждать, когда ты до всего докопаешься и соберешься мне отомстить, – он бережно вложил пистолет в руку Петеру.
– Не буду я в тебя стрелять, – Миллер опустил пистолет, но Филипп тут же поднял его руку, уперев дуло себе в грудь.
– Говорю же, не смогу я жить, зная, что ты можешь меня выследить. Из Оффенбурга бежал. Всего лишился. Если даешь жить, тогда уж и даруй прощение. А то – какая жизнь?..
– Хорошо, Филипп Баур, я прощаю тебя за донос на мою жену, – Миллер был уже не рад, что связался с бывшим вторым палачом Оффенбурга. Ибо, что ж тут ходить вокруг да около, никто, как Филипп Баур в Оффенбурге, не умел вытягивать из человека нужные ему признания.
– Вот спасибо, но, – Филипп продолжал прижимать дуло к своей груди. – в общем, такое дело. Если начал каяться, то нужно уже по полной. В общем, помнишь, ты тогда в Ортенау ездил разузнать о водной пробе и потом нас премудростям обучал?
Петер кивнул, не понимая к чему это.
– Так вот, – виновато улыбнулся Филипп, – я тогда же нашел способ, как обходить эту твою пробу. Помнишь, на талию ведьме крепят веревку, за которую палач вытаскивает ее, коли пошла ко дну. Так вот, я придумал так, если веревку не отпускать полностью, а наоборот, придерживать конец рукой, то никуда она не опустится, как миленькая будет плавать на поверхности, а значит, можно потом с чистой совестью ее сжечь.
Не выдержав, Петер ударил Филиппа по щеке, да так сильно, что мощный Баур едва устоял на ногах.
– Ну и силен же ты, а так не скажешь, в чем душа-то держится не понятно. А тут с одного удара и сразу два зуба! – он почти с удовлетворением отер окровавленный рот рукавом, сплюнув на ладонь выбитые зубы. – Сразу видно профессионала! Ну, так как – простишь меня за осквернение водяной пробы или все-таки передумаешь и пристрелишь?
– Прощаю! – Миллер отвернулся от Филиппа, силясь справиться с охватившим его бешенством, когда Баур уже без всякого шутовства встал на колени, вознося молчаливую молитву творцу за то, что тот хотя бы иногда создает таких странных людей, как Петер Миллер.
