Снова запахло розами. Гален прошептал; «Яблоней пахнет». Все стражи ощутили аромат, которым заявляла им о себе Богиня. Она не одной богиней была, а множеством. Всю женственность мира она несла в себе. Не одни только розы — все цветы и травы мира дали ей свой аромат.
Дойл вернулся к нам:
— Надо ли, Мередит?
— Не знаю.
Но я встала, и они убрали руки. Я стояла лицом к лицу со своим дядей, а мои стражи стояли рядом со мной. Юристы отошли в сторону, хмурясь и ничего не понимая — кроме Ведуччи, который как будто понимал много больше, чем должен был.
— Мы все — народ Богини, дядя, — сказала я.
— Неблагие — дети темного бога.
— У нас нет темных богов. Мы не христиане, чтобы населять кошмарами преисподнюю. Мы дети неба и земли. Мы — сама природа. Нет в нас зла, есть лишь отличия.
— Тебе забили голову лживыми россказнями, — сказал он.
— Правда есть правда, в свете дня или самой темной ночью. Нельзя вечно прятаться от правды, дядя.
— А где посол? Пусть он осмотрит их тела и убедится, что они именно так ужасны, как говорит леди Кейтрин.
В комнате веяло ветром — первым теплым весенним ветерком. Запахи цветов плыли и менялись, я различала то яблони Галена, то осеннюю листву Дойла, то сладко-тяжелые ландыши Риса, хрусткий лед — так пахнет богиня для Холода, — медовое пиво — это Эйб. Запахи перемешивались с ароматом шиповника.
— Пахнет цветами, — ломким голосом сказала Нельсон.
— Ты чувствуешь запах, дядя? — спросила я.
— Только запах разложения от тех, кто стоит рядом с тобой. Где посол Стивенс?
— На попечении чародея-человека. Его очистят от заклятия, которое ты на него наложил.
— Опять ложь! — сказал он, но выражение лица лишало протесты убедительности.
— Я с этими стражами спала. Нет у них никаких уродств.
— В тебе течет смертная кровь, Мередит. Они тебя околдовали.
Ветер окреп, он гнал рябь по поверхности зеркала, шевелил плывущую по стеклу травяную крошку.
— Ты чувствуешь запах, дядя?
— Только вонь Неблагой магии!
Голос искажен был злостью и еще какой-то эмоцией. И я вдруг поняла, что Таранис сошел с ума. Я-то думала, что беда его в излишнем высокомерии, а сейчас глянула на него и похолодела, несмотря на прикосновение Богини. Таранис, король Благого двора, был безумен. Безумие светилось в его глазах, словно кто-то поднял завесу здравомыслия, и нездоровье стало очевидным. В голове у него что-то было очень не так. Да поможет нам Консорт!
— Вы не в себе, ваше величество, — негромким басом сказал Дойл.
