Краски так краски…
Сашка задумался. Краски были. И малярные, и даже художественные, оставшиеся в дежурке от одного алкаша-оформителя, подрядившегося еще в допрежние времена замазать одну из стен главного здания с целью воплощения высокохудожественного агитацитонного панно-оживляжа, да запившего еще при Андропове на полученный аванс и так ничего и не сделавшего.
С перестройкой нужда в панно с изображением героического труженика очистки сточных вод отпала сама собой, а ничего другого алкаш-оформитель рисовать на стенах не умел. Но краски в жестяных банках, похожих на противотанковые мины, остались.
Другое дело, что Воронков сомневался, можно ли давать блаженному эти краски. Чем сие, так сказать, чревато?
Ну, скажем, нарисовал он дверь, так? А дверь, между нами, это такая штука… Это ого-го! Через нее же не только выйти можно, но и войти. И тут уж Сашка был уверен, что если кто через эту дверь и войдет, то будет он, сто пудов, хуже татарина!
Под аккомпанемент таких растрепанных и несуразных раздумий Сашка бодро проводил уборку.
Проводил, оставаясь в полной боевой экипировке, ибо никакой уверенности в прочности мирной передышки не испытывал.
Пылесоса тут никогда не водилось, да странен он был бы в такой обстановке, как хирургический скальпель в руке мясника.
А посему приходилось обходиться старыми и проверенными методами. Путь Веника и Швабра-Дзюцу — чем не боевые искусства? Тем более что еще по советским временам Сашка воспринимал уборщиц в их синих халатах и косынках на седых, как правило, волосах как неких ниндзя. Они шныряли повсюду, словно воины-тени. Громыхали внезапно за спиной ведром. Совали мокрые тряпки под ноги. Веником пускали пыль в глаза. И всякого, кто не приглянулся, невзирая на чины и привилегии, могли и словом приласкать, так что мало не покажется, и шваброй уконтрапупить.
В каком-то старом кунгфушном фильме Воронок видел, как главный герой с успехом превращал в тренировку все: от мытья посуды или стирки подштанников учителя Борода-Из-Ваты до трудовой деятельности по возведению масштабных сложносочиненных конструкций неясного назначения из бамбука.
И с тех пор Сашка всякую малоприятную работу стремился превратить в способ поупражнять что-нибудь. Растяжку там, гибкость или хотя бы — терпение.
Художник, возможно, тоже тренировал терпение, присутствуя при этом. А может быть, располагал запасом оного терпения в переизбытке.
И уже настроившись на волну Героя, осуществлявшего странные, ритуальные действия, улавливал некоторые логические связки его мыслей, хотя тот и не обращался к нему. И легче от такого познания ближнего Художнику явно не становилось.
