— Как Саваоф, — сказала Юливанна. — Он сделал — «и увидел, что это хорошо».
— Да, что-то вроде этого. А я пока сказать этого не смог. Ни разу.
— Но ты же строил! И хорошо.
— Что значит «хорошо»? У художника должно быть ощущение важности, нужности, первоочередности того, что он делает. А что мы строим? Обязательно — дворцы. Дворцы спорта, дворцы бракосочетаний, дворцы пионеров, дворцы культуры… И на моей совести есть такой дворец. Построил по тогдашней моде советского ампира. Роскошный дворец культуры. Приходят туда люди, слушают лекции о культуре, а сами немытые. В селе бани нет. Вы говорите, жизни хотят «покрасивше»… Надо ее чище сделать.
— Эт правильно, — сказал дед. — И у нас в деревне бани нету, хочешь помыться, езжай в город. Сорок километров — ближний свет. Кто ж туда поедет?
— Ты, как всегда, увлекаешься и преувеличиваешь, — сказала Юливанна.
Виталий Сергеевич посмотрел на нее, как бы очнувшись, возбуждение его угасло.
— Да, ты права, конечно. И весь этот разговор ни к чему…
Дед уже блаженно щурился, папка суетился, поглядывая на опустевшую бутылку, — ему было мало — и, как видно, совсем не слушал. Как только Виталий Сергеевич замолчал, он тут же спросил:
— А как его по имени-отчеству, того академика?
— Не знаю.
Дед и папка еще немножко поговорили о погоде, какая, мол, стоит жара, прямо июльская, и что штормы в мае бывают редко, а если и случится когда, то короткий. Потом они ушли. Виталий Сергеевич задумался, Юливанна, поглядывая на него, убирала со стола, потом спросила:
— Что на тебя вдруг нашло — поход против дворцов, гимн бане?
— Ты же знаешь, что не вдруг. Это всегда со мной.
— Но почему именно теперь? И перед аудиторией, которая явно ничего не поняла?
— Разве всегда говорят для аудитории?.. А почему? Увидел малевание этого Нечаева, вот и… Не так радостно увидеть пародию на самого себя. И злую пародию.
— Не вижу никакой связи.
— Ну как! Он считает, что его малевание делает жизнь людей «красивше». В конечном счете, и мы делаем то же самое. И когда начинаешь подводить итоги…
— Не рано ли?
— От этого никуда не денешься. — Виталий Сергеевич тронул седые волосы. — Всему свое время, говорил Экклезиаст. Время жить и время умирать, время сеять и время убирать жатву, время собирать и время бросать камни… Что мне остается еще, как не бросать камни? В себя…
— Бедненький! Так ты ничего и не сделал… А дом на Хорошевке? А детский санаторий? А…
— Все это — пробы, подходы, попытки. Были замыслы. Мне их поправляли, портили, я уступал, соглашался. И получались ублюдки. Не выдержал, сбежал на кафедру. И что? Создал школу, воспитал смелых новаторов? Чего достиг?
