— Господи Иисусе, — говорили друг другу люди, — это же надо было дожить до таких времен — порт Бостон осажден англичанами, в городе снова собрался Конгресс, а старик Бен Франклин по сю пору жив и опять нынче с нами.
Вновь они были здесь: братья Адамсы, Ханкок, виргинец Рандолф, Джефферсон, на сей раз с еще одним виргинцем, рослым мужчиной, одетым в великолепную, словно театральный костюм, светло-желтую с голубым форму: он был полковник виргинского ополчения, и в Филадельфии мало что говорили кому-либо его лицо или фамилия — Вашингтон; он двигался размашисто на своих длинных ногах и редко когда раскрывал рот, может быть, от застенчивости, а возможно, был просто туповат. Пейну его представил молодой Том Джефферсон.
— Полковник Джордж Вашингтон из Виргинии, — и Пейн взглянул на него, сощурясь.
— Рад с вами познакомиться, сударь. Вы делегат?
— Писатель, — сказал Пейн, как бы оправдываясь. — Я редактирую «Пенсильвания мэгэзин».
— Ах да, конечно.
Но видно было, что о журнале с таким названием он слышит впервые. Он замолчал, глядя на Пейна, как будто силился и не мог придумать, что бы еще сказать, — Джефферсон после объяснил виновато:
— Очень богатый человек.
— Правда?
— Пожалуй, самый богатый в Америке, хотя, как и многие из нас, виргинцев, испытывает нужду в земле. Не слишком остер умом, однако с характером.
— Он хочет воевать, и говорить об этом ему незачем. Разговоров и без него хватает.
— Но почему вы решили, что он хочет воевать?
— А форма? Он не клоун.
— Мне это как-то не приходило в голову, — сказал Джефферсон. — Для меня он загадка.
Два дня Пейн просидел у себя в комнате, пытаясь изложить свои мысли на бумаге. Потом пошел слушать, как Конгресс провозглашает на весь мир, что американцы с оружием в руках поднялись на защиту своей жизни и имущества. Потом пил пиво с Сэмом Адамсом и поляком-эмигрантом Майклом Клоски. Адамс кипел и бушевал, яростно отвергая идею компромисса. Зная, что в кругу интеллектуалов, так и в Конгрессе на него смотрят пренебрежительно, в том числе даже собственный кузен Джон, он обратился к этим двум, которых ожесточенность, хоть и не столь показная, по крайней мере, толкала в непривычном направлении.
— Вы знаете, чего не хотите, — сказал спокойно Пейн после того, как в течение получаса внимал обличениям Адамса. — Но это — всего лишь анархия. Где позитивная сторона? В десятках мест по стране занялся пожар, но что этот пожар означает?
Ничего не означает, говорил поляк. То же было и у него на родине. Разве впервые простой человек, расправив плечи, подымается на мятеж? И никогда это ни к чему не приводило.
