И еще одного не мог Лещинский простить Баранову: Серафимы. Ему казалось, что правитель взял ее себе наложницей. Женщина напоминала ему его любовницу. Лещинский потерял покой.
Голод и цынга не остановили работ. Правитель вставал до рассвета, всегда в одно и то же время, разгребал в камине золу, грел оставшийся с вечера чай. Напившись теплой воды с маленьким огрызком леденца, неторопливо одевался, выходил во двор. Сперва проверял посты, осматривал пушки, слушал рапорт караульного начальника обо всем, что случилось в крепости за ночь. Низенький, в длинном ватном кафтане, бобровом картузе, чуть горбясь, обходил он палисады, потом шел к столбу на площади, бил в колокол.
На работу выходили в любую погоду, людей распределял сам Баранов. Блокшивы и укрепления были закончены, на церкви осталось настелить крышу. Правитель церковь пока оставил, всех здоровых людей назначил достраивать редут св. Духа — самый крайний пост владений у озера, и на закладку школы для мальчиков-туземцев.
— Образованию умов способствовать должны. Великие выгоды государству, поспешающему в науках... Дикие переймут наши науки, искусства и лучшие помыслы не через мушкеты и сабли, а через своих детей, — говорил он еще Лисянскому, и впечатлительный капитан-лейтенант подивился широким мыслям купца.
Позже, вместе с Резановым, Баранов размышлял о тлинкитском и алеутском словарях, о проповедях и беседах на местном наречии. Думал тогда о Павле...
Правитель сам чертил план будущей школы и даже не показал его Гедеону. Монах перекочевал теперь на постройку нового форта и почти не заглядывал в крепость. Только один раз, когда срубленное дерево раздробило ноги охотнику, Гедеон притащил его на плечах в крепость, помолился возле заколоченной церкви, взял у Серафимы иголку и ушел, — неуклюжий, всклокоченный, в обтрепанной, порыжевшей рясе.
В крепости содержались под стражей пятеро индейских воинов. Отважные юноши среди белого дня хотели поджечь палисады, но были схвачены наружным караулом. Двое погибли в стычке, остальных Баранов держал как заложников. Между ними находился, как видно, и близкий родственник вождя. Старше других, с шрамом через всю левую щеку и лоб, так, что бровь была разрублена надвое, длинноволосый, в боевой лосиной одежде, он сидел в темном углу лабаза, смотрел на кусочек серого неба, видневшегося в узкую щель продушины.
Баранов знал, что индеец ничего не скажет, но по тому, как другие воины держались перед ним, как две-три индианки-женщины, ставшие женами охотников, закрыли лица ладонями, когда проходили мимо него, правитель догадался о знатности своего пленника. Но молчал. Даже не принял посланца Котлеана, предлагавшего выкупить индейцев. Баранов не хотел так просто расстаться с редкой добычей. Теперь у него было оружие против внезапных нападений. Война еще не кончилась, мир приходилось по-прежнему поддерживать железом и порохом. Пленным правитель тоже посылал ром, но юноши не притрагивались к напитку. Стороживший индейцев Лука долго вздыхал, когда Серафима уносила питье.
